Лето ночи

Обращение этого джентльмена еще более разочаровывающее. Сегодня он настоял на том, чтобы вступить со мной в беседу несмотря на явное мое нежелание. Я уже давно объявила мистеру Филипсу, что никакие светские контакты между нами невозможны до тех пор, пока он будет вести себя неподобающим образом. Мои слова не возымели успеха.

Райан полагает все это шуткой. Видимо, многие в городе еще считают Уильяма Кэмпбела маменьким сынком, не представляющим ни для кого угрозы. Разумеется, я никогда не читала Райану писем, которые я сожгла.

Майк наткнулся на еще одну интересную запись от конца октября того же года.

27 октября.

Как только люди немного отдохнули от тяжелой летней страды, все разговоры обратились на мистера Филипсу, школьного учителя, зачисленного в действующую армию.

Сначала это посчитали шуткой джентльмена, которому почти тридцать лет, но вчера он вернулся из Пеории в дом своей матери, уже облаченный в мундир. Катрина говорит, что он выглядит в нем неплохо, но она также добавила, что есть слух о том, что этот человек пошел в армию потому что ему грозило увольнение. С тех пор как родители мальчика Каттона обратились в Школьный Совет с жалобой на применение преподавателем силы — Томми Каттон из-за него несколько дней пролежал в больнице в Оук Хилле, хоть мистер Филипс и утверждает что тот просто упал с лестницы — с тех пор стали жаловаться и многие другие родители.

В общем, какова бы ни были причина, он сделал достойный выбор. Райан говорит, что он зашел бы к нам, если б не Джон, Катрина и Райан младший.

И еще от 9 ноября 1917 года.

Сегодня сюда приходил мистер Филипс. Я не могу писать о том, что последовало во время этого визита, но я всегда буду благодарна тому мороженщику, который заглянул к нам через несколько минут после прибытия учителя. В противном случае… Он утверждает, что вернется за мной. Этот человек невежа, он не чтит ни те клятвы, которые я дала пред алтарем, ни то, что я мать троих маленьких детей.

Все говорят о том, как он хорошо выглядит в мундире. Я этого не нашла: слишком патетично, всего лишь мальчишка в мешковатой форме.

Надеюсь, что он никогда не вернется.

И наконец последняя запись о нем. 27 апреля 1918 года.

Весь город собрался на похороны мистера Уильяма Кэмпбела Филипса. Я не смогла пойти из-за головной боли.

Райан говорит, что Армия собиралась похоронить его вместе с другими павшими в боях на американском кладбище во Франции. Но его мать настояла на том, чтобы тело перевезли в Америку и похоронили дома.

Его последнее письмо ко мне пришло уже после его смерти. Я совершила ошибку прочитав его, но сделала это, думаю, не из сентиментальных побуждений. Он писал когда лежал во французском госпитале, еще не зная, что инфлюэнца довершит то, что начала немецкая пуля. В письме он писал, что за время пребывания в окопах его решение только окрепло, и что ничего не остановит его перед тем, чтобы вернуться и получить меня. Это его слова «получить».

Но что-то все-таки остановило его.

Моя головная боль сегодня была просто невыносима. Мне нужно отдохнуть. Я больше никогда не упомяну об этом несчастном, одержимом человеке.

Могила дедушки находилась в самом начале кладбище Кэлвери, слева от калитки сторожа и примерно в трех рядах от нее. Здесь покоились все О'Рурки и О'Рейли, и еще было место и для родителей Майка и для него самого и сестер, где их тела найдут упокоение после смерти.

Они положили на могилу цветы и молча помолились. Потом, когда остальные стали приводить в порядок окружающее место и выпалывать сорняки, Майк быстро прошел по рядам.

Ему не нужно было читать надписи на надгробиях, многие из них он знал, хотя главным подспорьем служили крошечные флажки, которые скауты установили на могилах ветеранов в День Памяти. Теперь флажки уже выцвели, цвета полиняли от затяжных дождей и яростного солнца, но большинство флажков было в целости, отмечая могилы солдат. Солдат здесь лежало много.

Могила Филипса располагалась в противоположном конце кладбища. Надпись гласила:

УИЛЬЯМ КЭМПБЕЛ ФИЛИПС

9 АВГУСТА 1888 — 3 МАРТА 1918

ОН ПОГИБ РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ ЖИЛА ДЕМОКРАТИЯ.

Земля на могиле была странно разворошена, будто кто-то недавно здесь все раскопал, рассердился и в бешенстве раскидал землю. Поблизости виднелось несколько концентрических окружностей, примерно восемнадцати дюймов в диаметре, где разрыхленная земля, казалось, углубляется внутрь.

Родители Майка окликнули его уже со стоянки у заднего забора. Он бегом кинулся к ним.

Отец Каванаг был рад видеть Майка.

— Майкл, Расти совершенно неправильно произносит латинские фразы, даже когда читает их по книге, — пожаловался священник. — Угощайся, бери еще пирожное.

Аппетит еще не вернулся к Майку, но пирожное он все-таки взял.

— Мне нужна помощь, отец Каванаг, — произнес он между двумя глотками. — Ваша помощь.

— Пожалуйста, Майкл, — сказал его собеседник. — Все, что угодно.