Лето прошло

– Не ломай комедию! Актриса погорелого театра. И мамочка тоже недовольна?

Дочь вертелась рядом, что-то лопотала.

– Да уберешься ты, наконец, в свою комнату? Опять разгром оставишь.

Марина не убралась, скрестила руки на груди и отчеканила:

– Ты невоспитанный, грубый человек. Ты думаешь только о деньгах.

Вот паршивка. А кто только что новый мобильник выклянчил? Жена тоже подключилась: «И правда, Андрей, что она, хуже всех в классе?»

И карманных денег недавно пришлось прибавить, чтобы не страдала деточка. А сейчас получай подзатыльник. Дочь ушла – не убежала – без плача, со стиснутыми губами. Уж лучше бы… Что за тоска, тяжесть на сердце. Глаза жены набрякли слезами.

– Откуда эта злоба? – Наконец-то! Ну давай, давай! Но голос по-прежнему ровен. – Андрей, объясни, что случилось? Чем мы с Мариной провинились? Если тебе нужна помощь, скажи! Ты не заболел?

Какая помощь, дура несчастная?! «Сам виноват, это твой выбор»? Слышали, слышали! Объясню, объясню, когда вернешься. Может, и объяснять не придется. Может, обойдется. А пока что отстань, не лезь, не трави душу. Крикнул:

– Да мне одно надо – чтоб ты отчалила с Мариной в Турцию!

Жена слезы сдержала, тихо открыла дверь в свою спальню, так же тихо закрыла.

На кухне пробурчал в пустоту:

– Говорил, надо покупать синюю.

На самом деле в мебельном салоне именно жена мучилась, выбирала: ей нравилась синяя кухня, а продавец навязывал натуральное дерево. Еще бы – на четыре тысячи долларов дороже. И убедил-таки. И жена-то теперь и вздыхала: дерево, хоть и натуральное, выглядело громоздко, безжизненно. Ему самому все равно – синее, коричневое.

Глотнул кофе, морщась, отодвинул тарелку с бутербродами. На выходе крикнул в коридор:

– Чтоб к шести были готовы!

Начало рабочего дня. Самого обычного. Каких тысячи. Один лучше, другой хуже. Борьба с неприятностями, не больше. Не смертельно. Думать только о простом, привычном. Остальное затолкать, забить в темноту мозга. Еще есть силы поверить: это ты сам сжимаешь внутри себя кольцо опасности.

Пустая лестничная клетка. Дверь на лестницу закрыта. Чертов лифт! Остановился где-то внизу? Показалось.

Дом хоть и не самый элитный, но солидный, кирпичный, на этажах цветы в кадках, лифт чистый. Но медленный. Неторопливый мучительный спуск в тесном полумраке.

На первом этаже – возбужденные женские голоса. Женские – это хорошо.

– Раньше к праздникам хоть флакончик духов дарили, а теперь дождешься от этих…

Вахтерша и дворник поперхнулись, поздоровались чуть не с поклоном. Перевертыши проклятые. Такие кого угодно за пять баксов на лестницу пустят.

На улице тепло, солнечно, зелено. Дорожка перед домом – хуже нет, припаркованные машины с одной, с другой стороны. Никогда не разъедешься толком. И обзора никакого. А сейчас и вовсе – взгляд волей-неволей упирается в черную гору джипа перед подъездом. Водитель Саша кидается с собачьей преданностью, распахивает дверцу. Парень красивый, высокий, только глаза порой сходятся к носу и закатываются под веки. Когда оформлялся, видно, держался изо всех сил или лекарство какое принял, не заметили. А сейчас, похоже, бензин на свою «девятку» проводит как служебный и левачит. Это на джипе-то! Надо увольнять. Но потом, потом. Хорошее слово – «потом»!

Саша видел – шеф не в духе, сидит мрачный, молчит. Ему бы тоже помолчать, а он со страху тараторит, несет несусветное:

– Андрей Андреевич, а вы слыхали, что у Пугачевой в Швейцарии сын и дочь незаконные в интернате учатся?

В ответ рявканье:

– Да заткнешься ты, наконец?!

Но и в тишине плохо. Сам не выдержал:

– Ты почему не перестроился? Так и будешь в хвосте тащиться? Да поддай, черт тебя побери!

Саша превзошел себя. Подрезал, теснил черным танком автомобильные стада. Позорно улепетывали пешеходы. Жалкий старичок достойно доковылял до середины. Есть такие хмыри – думают, на испуг возьмут. Нет, побежал как миленький. Погрозил вслед сухим кулачком. Грози, грози, дуралей.

Впереди на перекрестке замаячили темные фигуры монашек с ящиками в руках. Саша проворчал:

– Опять эти попрошайки. Как же, «на восстановление храма»! Небось на «мерседес» боссу.

Сам он тоже считал их аферистками, никогда не подавал. Но сегодня черные платья, платки, кресты, неестественно бледные, кукольные лица до испуга резанули по сердцу. Миражи.

Саша опять с комментарием:

– Монаха встретить – к несчастью. А если он липовый?

Только на то и надежда.

– Много ты понимаешь! Ну-ка, останови.

Сзади гудели, орали, а он не спеша полез во внутренний карман, вытянул из пачки банкнот десять долларов. Постное белое лицо за окном – ни радости, ни благодарности. Глухое:

– Благослови вас Господь.

– А пошла ты!

Поднял стекло.

– Поехали!