Лето разноцветно-косолапое

Видели медвежата и фумаролу — дырку в земле, из которой хлещет со свистом жёлтый пар, горячий и вонючий, а края дырки поросли иглистыми кристаллами, как бы жёлтым инеем. Видели и гейзеры — да побольше того, первого, что Бхалу принял за термитник. Бархатистые наплывы на гейзерах были очень красивые, на одном даже зелёные, словно окаменевший мох. Время от времени какой-нибудь гейзер принимался бурчать, клокотать и затем выбрасывал из себя высокий столб воды и пара. И если в этот момент солнце пробивалось сквозь облако, висящее над Аксиньиной Юдолью, над гейзером вспыхивала яркая семицветная радуга! Красота небывалая и невиданная!

Недовольно хмурился один только Умка: ему было жарко и душ но, а лучшей красотой он почитал снежную белизну. К тому же один из гейзеров напомнил ему китовый фонтан — ах, если бы он извергал не кипяток, а свежую морскую воду!

Но вот дошли они до обещанного озера. Правда, вода в нём была тепловатая и зеленоватая, но рыбы действительно много — лососи, некрупные, но очень даже вкусные. Умка наелся, и настроение у него улучшилось. А потом он нашёл то, что ему понравилось ещё больше, — падающий со скалы поток чистой ледяной воды. Белый медвежонок подставлял под него мордочку, и плечи, и спину, и грудку и покряхтывал от удовольствия.

Холодная вода из водопада втекала в озеро с одного боку, а с другого в него впадал горячий ключ, бивший из-под земли. Ну чем не ванна-джакузи (конечно, если бы медвежата знали такое слово)?

Чуть дальше за озером начинались травы — знакомые камчатские травы, только небывалого размера: папоротники — в рост взрослого медведя, а пучки и шеломайники такие, что их толстые стебли просто полегли и позаломались под весом листьев. Даже мох кукушкин лён вырос необычайный — обычно ходишь по нему и не замечаешь, а тут лапы в нём приятно тонут, как в мягком зелёном ковре. Коала вгляделась в мох внимательнее: над зелёными мшинками там и сям возвышаются стебельки не толще волоса, и на каждом таком стебельке сидит маленький, пёстренький, востроносенький колпачок, похожий на кукушечку. Оттого-то, догадалась Коала, мох и прозывается кукушкиным.

(Почему бы нам с вами, читатель, не взять пример с Коалы и не приглядеться? Ведь кукушкин лён растёт на любой поляне, пусть не такой крупный, но такой же удивительный. Колпачок-«кукушечка», представьте себе, легко снимается, стоит лишь потянуть пальцами за носик. А под колпачком упрятан миниатюрный кувшинчик с крышечкой. Если отколупнуть и крышечку — увидите, что кувшинчик наполнен каплей густой краски, зелёной или оранжевой. Это созревают споры. Когда созреют, превратятся в невесомую пыль, разлетятся по ветрам, и где приживутся — вырастет новый мох кукушкин лён.)

Аксинья Потаповна же улеглась в тёплую лужу с целебной синей грязью, и боль в спине таяла с каждой минутой. Наконец медведица собралась с силами рассказать, как впервые попала в чудесную долину.

— Давно-давно, совсем девка ещё была, первый год без матери. Осенью, как положено, вырыла себе под кустом берлогу и ждала только снегопада, чтобы залечь на отдых. А снега нет и нет, нет и нет. Брюхо уже спит, есть не хочется. От нечего делать пошла по горам прогуляться. Да в буран и попала. Это сейчас я непогоду заранее чую, каждой косточкой, а тогда — просто снег на голову, ещё и с ветром, в глаза хлещет, уши залепляет, чуть с лап не сшибает…

— Однако надо было в сугроб закопаться, перепурговать, — запоздало посоветовал Умка.

— Вот надо было, не домыслила. Бреду, будто слепая, — оступилась на гребне горы да как полечу кувырком в ущелье! И как только тогда не убилась, до сих пор не пойму. Лежу на дне пропасти, плачу, смерти жду. Рёбра болят, не дохнуть, лапу вовсе сломала, два когтя выдрала. Обидно: только жить начала. А ветра нет, только снег густющий валит да сразу же и тает. И тепло, и всюду пар идёт… Ночь лежу, день лежу, шевелиться начала. Думаю: может, я уже померла да это рай такой посмертный? Вот же и трава зелёная, когда по всей Камчатке зима; вот и лосось в озере, когда уже всюду последний кижуч отнерестился. Осталось только найти, где мёд из земли течёт.

— Нашли? — с надеждой спросил Бхалу.

— Не нашла… Ах, окажись это рай, по нему бы все медведи прежних веков гуляли, мы бы друг другу сказки рассказывали, песни пели. Хороводы водили. А тут я одна была. Одинёшенька. Выздоровела быстро — грязи нашла целебные. Тут и перезимовала. Только что это за зима: тепло, сытно… И тоскливо, хоть волком вой! Нет, волку серому лучше — ему хоть другой волк воем отзовётся. Тогда-то и назвала эту долину «Юдоль моя плачевная».

— Понимаю, — посочувствовал Тедди. Ему ведь тоже довелось как-то просидеть в безвылазной ловушке, пускай не всю зиму, но тоже почти целый час.