Лето столетия

«Тысяча лет истории, – думалось ему, – войны, революции, победы, открытия. Сотни поколений. Князья, битвы, восстания. Декабристы, поэты, пушки. Философы, писатели, художники. Мы приняли Бога и отказались от Него. Страна, которая никогда не проигрывает, стала зародышем нового мира. Мы – на самом острие развития истории. Отказались от слепых поводырей и пошли – но за кем? Мы поверили в собственную силу, в себя так, как верить в себя нельзя. И сейчас, на пороге новой эры мы оказались беспомощны перед единственным врагом внутри нас – собственным ничтожеством. Этого врага не уничтожить, он поглощает нас изнутри. Вот он!»

Хвостырин не был, конечно, посредственностью. Талантливый приспособленец и плут, он нашёл бы себе применение, даже если бы страны новой Антанты захватили большую часть Советского государства. Даже если бы солнечный свет померк, а весь уголь закончился, Хвостырин бы сделал из педального велосипеда аккумулятор и продавал энергию за деньги, а если бы ему приплачивали, он бы ещё и подпевал.

Виктор понимал, что по-своему таких людей, которые, как говорится, без мыла в бочку влезут, надо уважать, у них надо даже чему-то поучиться. Но ставить их над собой – то, к чему сейчас всё шло, чтобы серости управляли, – это было катастрофически неправильно. Неужели мы сами бежим от своей свободы, от ответственности за решения, отдавая её на откуп таким? Мы бежим от собственной, такой тяжёлой и гнетущей свободы? Но если бы это было не так, почему тогда, ради всего святого, мы сидим и печёмся на этой жаре и слушаем этого балбеса? Самое страшное преступление, самое большое злодеяние, которое можно было бы допустить, мы предупредить не сможем, ибо мы уже его допустили.

Виктор вздохнул, тяжело и грустно. Кажется, это навсегда! Но он ошибся.

Когда Хвостырин закончил свою пространную речь ни о чём, он предложил выступить дачникам, но те, кто не спал, лишь переглядывались, молчали и пожимали плечами. Те же, кто спал, рисковали получить солнечный удар. Пот со всех струился в три ручья, и Хвостырин, отчасти довольный тем, что весь его проект удался, отчасти опечаленный, что участники дачслёта проявили такую непростительную апатию (что было немудрено в полуденный тридцатиградусный зной), объявил дачслёт закрытым.

Одна Марья Иосифовна со всей искренностью захлопала в ладоши.

После

После дачслёта Айсур и Виктор взялись за руки и пошли мимо перелесков в колхозное поле. Было так жарко, что даже мухи сидели в тени. Айсур с облегчением вздыхала, когда налетал лёгкий ветерок. Наконец они дошли до одиноко стоящего старого дуба. Он рос посреди поля: неизвестно когда занесённый ветром жёлудь разросся в настоящего гиганта.

Странно было, что он до сих пор уцелел. Возможно, у лесорубов рука не поднималась занести топор на этого векового красавца. Айсур радостно села в его тени. Земля была горячая и сухая. Ветки дуба раскинулись достаточно широко, чтобы закрыть небольшой участок почвы от солнца. Виктор остался стоять рядом.

– Мне жаль…

– Не надо.

Четыре слова, содержательнее, чем весь роман, пронеслись и утонули в летнем зное. Чего жалел Виктор? Что прочитала Айсур, какую скрытую опасность, тайну, которую она не хотела знать?

Виктор посмотрел на золотистое поле, зажмурился. Потом опять взглянул на Айсур. Она на него не смотрела. Он присел рядом.

– Всё очень странно в этом мире, Айсур.

Она ничего не ответила. Взяла его руку в свою.

Ветер подул на крону дуба, и листья всей своей тёмно-зелёной массой нехотя пошевелились. Ветер замолк опять.

– Это лето столетия, – сказал её тихий голос.

– Значит, потом…

Виктор посмотрел на ветви дуба, ожидая, что хоть один лист упадёт, хоть один из десяти тысяч листьев.

– Ты только скажи… – Она всё равно не смотрела на него, а её голос дрожал. – Мне больше в жизни ничего не надо. Вообще. Милый, ты только скажи мне… Мы с тобой будем счастливы?

В самой гуще дубовой листвы самый старый резной лист ветхого гиганта едва заметно двинулся от налетевшего порыва ветра, неожиданно блеснув ярким золотом в изумрудном море.

Эпилог

Вершки как элитные дачи прекратили своё существование в 1939 году. Ещё когда на рубеже 1937–1938-го количество дачников резко сократилось, Хвостырин заподозрил что-то неладное и затаился. Но его вечная фортуна подвела его в этот раз, и осенью 1938-го за ним пришли. Он был реабилитирован по политической статье в 1987 году откуда-то отыскавшимися потомками дальних родственников, по уголовной статье не реабилитирован до сих пор.

В период Битвы под Москвой Вершки несколько недель были оккупированы, немцы жили в приятных белых домиках, топили печи плетёными стульями, играли на клубном рояле, пока не сожгли и его. В доме Ниточкиных жил обер-лейтенант медицинской службы Краузе, который увёз несколько старинных книг обратно в рейх: у его внуков до сих пор лежит на книжной полке том «Справочника лекарственных растений Саксонии», изданный в Дрездене в 1690-м. Отступая, немцы постарались сжечь всё, что ещё могло гореть.