Лето страха

В жизни найдется не так уж много ситуаций, подобных этой, которые могли бы так сильно испугать, как пьяный мужик в трусах и с револьвером в руке.

— Марти, где твоя одежда?

— Под кроватью.

— Под кроватью?..

— Да, я был...

В наступившей короткой паузе перед моим мысленным взором замельтешила вереница столь странных предположений, что я едва успевал удерживать их в себе.

— Ну так одевайся и пошли отсюда. Думаю, мы оба нуждаемся в разговоре.

Пока Марти одевался, я проверил душ и ванну: за последние несколько часов ими явно никто не пользовался, если, конечно, после пользования их основательно не вычистили. Персикового цвета полотенца Эмбер были совершенно сухи. И раковина — тоже. И под трубой не оказалось даже следов влаги.

Я вернулся в спальню, оторвал от кончика кисти нового половика пару ниток и засунул их в бумажник между двумя банкнотами. Потом подошел к стене и потрогал свежий слой краски, скрывшей надписи прошлой ночи. Чемоданы Эмбер все так же стояли у порога. Я просмотрел их содержимое. Самые необходимые вещи, какие обычно люди берут в дорогу! Но куда она собралась ехать?

Заправляя рубашку, Марти искоса наблюдал за моими действиями. Снедаемый любопытством, я встал на колени и заглянул под кровать. Ничего не увидел, кроме маленького плоского квадратного предмета, который лежал в нескольких дюймах от моего носа. Взяв его за уголок, я понес его в ванную. Оказалось, это то самое, что я и предполагал: склеенные воедино три эластичные завязки, которые вы получаете вместе с мешками для мусора. Их я тоже спрятал в бумажник. Внезапно меня словно окатило сильным ветром. Пошарив руками по ковру рядом с тем местом, где лежала Эмбер, я на ощупь обнаружил то, чего никогда не разглядел бы глазами. Это был крохотный винтик, вроде тех, которыми пользуются ювелиры и часовщики и который зарылся в волокна берберовского ковра. Кончиками пальцев я извлек его, осмотрел покрытие из красноватой меди и — опустил в футляр для ручки, с которой не расстаюсь. Там у меня хранится уже целая коллекция аналогичных винтиков-шпунтиков, поскольку мои собственные очки то и дело разваливаются и мне частенько требуются запчасти.

Мы спустились с холма и вошли в один из пляжных баров. Он стоит прямо на песке, и из него можно любоваться белой водой, темным горизонтом, чистым, искрящимся звездами небом. Вода, правда, совсем не белая, а бледно-фиолетовая и словно светится изнутри.

Я был под хмельком и протрезвел в тот самый миг, когда припарковал машину у дома Эмбер. Но Марти оставался основательно пьяным и не хотел останавливаться на достигнутом. Он заказал себе двойной бренди. Я предпочел кофе.

— Сначала ты говори, — сказал я. — Как ты оказался там прошлой ночью?

Марти одним глотком опорожнил половину бокала.

— Она никогда не выходила у меня из головы, — сказал он. — Я так и не выбросил ее из своей жизни, — повторил он то же самое, но другими словами. — Он смотрел на меня и держал в поднятой руке бокал. На его большом пальце красовалась нашлепка из пластыря. Бритвенный порез оставался на прежнем месте — косая корочка проходила прямо по кадыку. — Поэтому я позвонил ей, но услышал лишь голос на автоответчике. И тогда я решил послать все к черту и поехать к ней. В последнее время мы с Джо Энн что-то не в ладах. Я привык любить ее, но сейчас не знаю, люблю ли. Извелся весь, постоянно думаю о том, что с нами будет.

«Хорошо, что Марти пьян», — неожиданно подумал я.

— И это через пятнадцать лет после того, как у тебя с Эмбер все закончилось? — спросил я.

— Да. А для тебя и вовсе все двадцать. Признаюсь, Монро, крепко я тебя тогда ненавидел.

— Я знаю. Но замуж-то она все равно вышла не за меня, а за тебя.

— Да. Один счастливый год. А потом она ушла.

— Такова Эмбер.

Марти допил остатки бренди и сделал знак барменше повторить. Он ждал, когда она принесет.

— Прошлой ночью я подъехал к ее дому и некоторое время просидел в машине. Там была еще одна машина, которая стояла прямо перед калиткой, — открытый «порше». Красный.

— Номер ее записал?

— Зачем мне записывать какой-то номер. Это машина Грейс.

«Грейс, — подумал я. — Милая, неконтролируемая, нераскаявшаяся Грейс — подлинное дитя своей матери, начиная от безупречной, оливкового цвета кожи и вплоть до грешной души».

— Где-то в половине двенадцатого она вышла из дома, села в машину и укатила.

— Боже правый, Марти! Значит, она видела то, что видели мы?!

Мартин снова отхлебнул из бокала и стал шарить по карманам в поисках сигарет. Я дал ему прикурить.

— Должна была видеть. Она явно спешила. Проходя через калитку, она резко оглянулась назад — ну как она всегда делала, — после чего направилась прямо к машине. Пару секунд постояла, доставая ключи. Я не хочу верить в то, что она могла убить ее, но — она была там! Была и никому не сообщила об увиденном.

— Ты тоже там был и тоже никому не сообщил.

— Как, кстати, и ты. Может, ты хотя бы мне скажешь почему?