Лето Святого Мартина

Трессан моментально проснулся. Он поспешно попытался одной рукой пригладить похожую на воск поверхность лысины, в то же время схватив парик. Потом грузно поднялся из своего огромного кресла. В спешке надев парик набекрень и наклонившись всем телом к Ансельму, принялся натягивать и запахивать раскрывшийся камзол, и его толстые пальцы едва справлялись с этим.

— Мадам la Douairiere note 3 здесь? — воскликнул он. — Поторопись-ка с этими пуговицами, мошенник. Живее! Разве могу я в таком виде принимать даму? Как я? .. Бабилас! — рявкнул он, вертясь, так что Ансельму пришлось пустить в ход обе руки, выполняя приказание.

— Зеркало… из шкафа! .. Бегом!

Секретарь молниеносно исчез и вернулся в тот момент, когда Ансельм завершал туалет своего господина. Трессан пребывал в скверном расположении духа, поскольку не успел слуга застегнуть пуговицы его жилета, как он собственноручно вновь расстегнул их, не переставая при этом энергично проклинать своего мажордома.

— Ансельм, собака, у тебя нет никакого вкуса, никакого разумения! Ты думаешь, я появлюсь в этом наряде, сшитом по моде полувековой давности, перед мадам маркизой? Никогда! Снимай, снимай его. Подай мне камзол, который привезли в прошлом месяце из Парижа, желтый, со свободными рукавами и золотыми пуговицами, и шарф — малиновый, который я приобрел у Тайлемана. Поворачивайся быстрее, скотина! Как, ты все еще здесь?!

Ансельм, понукаемый таким образом, старался вовсю, гротескно переваливаясь с ноги на ногу, как торопящаяся водоплавающая птица. Вдвоем с секретарем они одевали и украшали господина сенешала до тех пор, пока он не начал походить на райскую птицу, хотя и уступал ей по гармонии оттенков и элегантности очертаний.

Бабилас держал зеркало, а Ансельм поправлял парик сенешала, в то время как сам Трессан завивал свои черные усы — каким образом они сохранили цвет, было загадкой для его знакомых, — и расчесывал клинышек бороды, украшавшей один из его нависавших друг над другом подбородков.

Он бросил последний взгляд на свое отражение, отрепетировал улыбку и приказал Ансельму пригласить посетительницу. Трессан хотел было отправить своего секретаря прочь, приказав ему убираться ко всем чертям, однако передумал и вернул его, едва тот подошел к двери. Его безмерное тщеславие требовало своего удовлетворения.

— Подожди, — сказал он. — Есть письма, которые надо написать. Дела короля не терпят отлагательства, пусть хоть все вдовы Франции просят об этом. Садись.

Бабилас повиновался. Трессан встал спиной к открытой двери. Его напряженный слух уловил шуршание женского платья. Он прочистил глотку и принялся диктовать:

— Ее величеству королеве-регентше, — здесь он помедлил и, сдвинув брови, глубоко задумался. Затем высокопарно повторил: — Ее величеству королеве-регентше. Записал?

— Да, господин граф. Ее величеству королеве-регентше…

Позади себя Трессан услышал движение и сдержанное покашливание.

— Месье де Трессан, — произнес женский голос, низкий и мелодичный, в котором присутствовали также интонации высокомерия и надменности.

Трессан мгновенно повернулся, сделал шаг навстречу и поклонился.

— Ваш покорный слуга, мадам, — сказал он, приложив руку к сердцу.

— Это честь, которая…

— Которую вы вынуждены оказать, — прервала она и повелительно кивнула в сторону Бабиласа: — Удалите этого малого.

Бледный секретарь, замерев от страха, поднялся со своего места. Он ожидал катастрофы как естественного следствия такой манеры обращения с человеком, наводившим ужас на своих слуг и на весь Гренобль. Но господин Трессан не возмутился, не вышел из себя.

— Это мой секретарь, мадам. Мы работали, когда вы вошли. Я собирался написать письмо ее величеству. Должность сенешала в такой провинции, как Дофинэ, — helas note 4, не синекура. — Он вздохнул, как вздыхает человек, мозг которого переутомлен. — Даже на еду и сон почти не остается времени.

— Значит, вам необходим день отдыха, — вымолвила она с холодным высокомерием. — Воспользуйтесь им сейчас же и отложите королевские дела на полчаса ради моих.

Ужас секретаря все возрастал: над головой этой женщины, ждал он, вот-вот разразится буря. Однако господин сенешал, обычно такой вспыльчивый и раздражительный, лишь повторил еще один свой неуместный поклон.

— Вы предугадываете, мадам, те самые слова, которые я собрался произнести. Бабилас, исчезните! — и он небрежно махнул рукой писарю, указывая в сторону двери. — Уберите бумаги в мой шкаф, вон там. Когда мадам уйдет, мы вернемся к письму ее величеству.

Секретарь собрал бумаги, перья, чернильницу и ушел, убежденный, что конец света не за горами.

Когда дверь за ним затворилась, сенешал еще раз поклонился и, глупо улыбнувшись, предложил посетительнице кресло. Она бросила взгляд на кресло, затем примерно с таким же выражением, как на кресло, посмотрела на Трессана, повернувшись спиной к обоим, прошла к камину. Остановившись у огня, она зажала хлыст под мышкой и принялась стягивать длинные перчатки для верховой езды. Это была высокая, превосходно сложенная и необычайно красивая женщина, хотя лучшая пора ее жизни и миновала.