Лето Святого Мартина. Шкура льва.

Лента легко развязалась, и из пакета высыпались с полдюжины листков, рассыпавшись по столу. От листков шел смешанный запах затхлости и духов, которыми их пропитали много лет назад.

Мистер Кэрилл развернул один из сложенных листков и увидел, что это было письмо на французском; чернила выцвели и пожелтели. Тонкий изящный почерк был ему знаком. Мистер Кэрилл взглянул на подпись, стоявшую в конце письма. Перед глазами поплыло: «АНТУАНЕТТА». «Celle qui t'adore, Antoinette», — прочитал Кэрилл, и слова эти, казалось, заслонили собой весь мир; все его сознание, каждая клеточка его существа, его чувства сосредоточились на них — он видел след мечтаний обманутой женщины.

Читать он не стал. Ему показалось кощунственным читать письмо девушки, его матери, человеку, которого та любила и который жестоко обманул ее.

Мистер Кэрилл рассмотрел и другие письма; он разворачивал их одно за другим, убеждаясь, что в них написано примерно то же самое, что и в первом. Просматривая их, он поймал себя за мысли — как странно, что Остермор так берег эти листки. Возможно, что он положил письма в тайник и забыл о них. Такое объяснение куда лучше согласовывалось с тем, что Кэрилл знал о своем отце, чем предположение, будто столь холодный, эгоистичный человек был настолько покорен исполненными нежности посланиями, что решил их сберечь.

Кэрилл механически перебирал письма, совсем забыв о необходимости сжечь найденные им компрометирующие документы, забыв совершенно обо всем, даже о Гортензии. Она же молча смотрела на него, поражаясь медлительности и в еще большей степени — печали, набежавшей на его лицо.

— Вы что-то нашли? — наконец спросила она.

— Призрак, — ответил он напряженным голосом, в котором звенел металл, и как-то необычно усмехнулся. — Пачку любовных писем.

— От ее светлости?

— Ее светлости? — Кэрилл поднял глаза, и на его лице появилось такое выражение, будто бы он не мог понять, о ком идет речь. Потом грубые черты лица увешанной драгоценностями размалеванной Изабель заслонили в его видении милый образ матери, который он представлял себе по картине, висевшей в Малиньи, и мистер Кэрилл вновь рассмеялся. — Нет, не от ее светлости, — сказал он. — От женщины, которая любила графа Остермора много лет назад. — И Кэрилл взял седьмой листок, последний из этих жалких призраков — седьмой, роковой листок.

Он развернул письмо и, нахмурившись, склонился над столом. Из его груди вырвался тяжелый вздох. Он сжался в кресле, затем внезапно выпрямился, устремив перед собой невидящий взгляд. Потом он провел рукой по лицу, издав странный горловой звук.

— Что случилось? — спросила Гортензия.

Кэрилл не ответил; он вновь впился глазами в бумагу. Некоторое время он сидел неподвижно, потом трясущимися пальцами схватил остальные письма, развернул одно из них и принялся читать. Пробежав глазами несколько строк, он воскликнул:

— О, Господи! — потрясенный, он взмахнул руками, в одной из которых была зажата лента, но затем его порыв угас, и он уронил ленту на пол. Мистер Кэрилл не обратил на нее никакого внимания и даже не объяснил, зачем он взял ленту со стола. Он поднялся на ноги. На его лице проступила смертельная бледность, и Гортензия увидела, что он дрожит всем телом. Мистер Кэрилл собрал письма и сунул их во внутренний карман.

— Что вы делаете? — воскликнула девушка, желая вырвать Кэрилла из охватившего его оцепенения.

— Мне нужно увидеть лорда Остермора! — крикнул он и пошел к двери, пошатываясь, словно пьяный.

Глава 19 Смерть лорда Остермора

В прихожей, примыкающей к спальне лорда Остермора, графиня беседовала с Ротерби, которого она вызвала, как только ее супруга постиг удар.

Ее светлость сидела в кресле у окна; Ротерби стоял рядом, облокотившись об оконную раму. Они тихо и серьезно переговаривались, из чего можно было сделать вывод о том, что речь идет о тяжелом положении, в котором оказался граф. Так оно и было, правда, ее светлость обсуждала с сыном скорее политическое положение лорда Остермора, чем его здоровье. После того, как графу предъявили обвинение и послали к нему агента, который должен был его арестовать, угроза разорения и нищеты стала более чем реальной. По сравнению с этой проблемой вопрос жизни и смерти графа представлялся им мелким, незначительным; интерес, который они проявили к сообщению врача лорда Остермора сэра Джеймса о том, что еще сохраняется надежда, был скорее показным.

— Будет он жить или умрет, — заявил виконт, когда доктор ушел, — это не меняет наших планов. Мы должны действовать. — И он еще раз повторил вкратце то, о чем шла речь до прихода доктора: — Если бы удалось скрыть доказательства измены, которую отец затевал на пару с Кэриллом, я мог бы уговорить лорда Картерета прекратить судебное разбирательство, на котором настаивает правительство, и в таком случае нам нечего бояться конфискации.

— Но если бы он умер, — хладнокровно заявила графиня так, словно лорд Остермор был ей совершенно чужим человеком, — то этой опасности вовсе не существовало. Они не смогли бы взыскать убытки с мертвеца.