Лето Святого Мартина. Шкура льва.

— Месье де Гарнаш, — произнесла девушка, — вы хороший человек, верный и благородный. Мне хотелось бы, чтобы вы были более высокого мнения о женщинах. Не все женщины достойны презрения, поверьте мне. Я буду молиться, чтобы вы встретили ту, которая докажет вам правоту моих слов.

Он мягко улыбнулся и покачал головой.

— Дитя мое, — сказал он. — У меня нет даже половины того благородства, которое вы приписываете мне. К примеру, сюда меня вернула моя гордость, задетое самолюбие. Я не перенес бы насмешек, которыми меня осыпали бы в Париже, сознайся я, что потерпел поражение от вдовы Кондильяк. Не думайте слишком хорошо обо мне и не возносите всевышнему прощений, исполнение которых повергло бы меня в ужас. Я уже говорил вам, мадемуазель, что небеса, похоже, благосклонно отвечают на молитвы такого сердца, как ваше.

— А минуту назад вы считали меня бессердечной, — напомнила она ему.

— Вам в самом деле безразлична судьба Флоримона де Кондильяка?

— Нет, — ответила она, — мне далеко не безразлична судьба Флоримона, хотя так могло показаться. Истина в том, месье, что я не верю мадам де Кондильяк. Зная о моем обещании, нарушить которое меня ничто не заставит, она хочет, чтобы я поверила, будто сама природа расторгла его. Она думает, я отнесусь более благосклонно к ухаживаниям Мариуса, если буду убеждена в смерти Флоримона. Но она ошибается, глубоко ошибается, и это я постаралась довести до ее сознания. Мой отец хотел, чтобы я вышла замуж за Флоримона. Отец Флоримона был его самым близким другом. Я обещала исполнить его волю и этим обещанием связана. Но, будь Флоримон на самом деле мертв и я была бы свободна выбирать себе спутника жизни, им никогда не стал бы Мариус, окажись он даже единственным мужчиной во всем мире.

Гарнаш приблизился к ней.

— И все же вы говорите так, — произнес он, — словно Флоримон безразличен вам, тогда как из вашего письма королеве я понял, что вы страстно желаете союза с ним. Быть может, я дерзок, но, откровенно говоря, ваше отношение к своему обещанию озадачивает меня.

— Отнюдь не безразличен, — ответила она твердо, но без особого энтузиазма, — мы с Флоримоном были друзьями детства, и ребенком я любила и обожала его, как могла бы любить и обожать старшего брата. Он юноша благородный и честный. Я убеждена, что он будет добрейшим супругом, и согласна доверить ему свою жизнь. Что еще требуется?

— Не спрашивайте меня, мадемуазель, я в таких вопросах не авторитет, — сказал он. — Но, похоже, вы хорошо усвоили лучшую из всех философий — философию покорности судьбе.

И он откровенно рассмеялся. Валери покраснела.

— Этому учил меня мой отец, — сбавив тон, произнесла она, — а он был мудрейшим человеком из всех, кого я знала, а также благороднейшим и храбрейшим.

Гарнаш склонил голову в знак почтения.

— Упокой, Господи, его душу! — с чувством сказал он.

— Аминь, — ответила девушка, и они замолчали.

Затем она вновь заговорила о своей помолвке:

— Если Флоримон жив, то его длительная отлучка и отсутствие вестей очень странны. Прошло три месяца с тех пор, как мы в последний раз слышали о нем, вернее, даже четыре. А известие о смерти отца заставило бы его вернуться.

— А был ли он извещен? — спросил Гарнаш. — Вы сами сообщили ему об этом?

— Я? — вскричала она. — Нет, месье. Мы не переписываемся.

— Жаль, — сказал Гарнаш, — я думаю, что известие о смерти отца задержала маркиза — мачеха Флоримона.

— Бог мой! — в ужасе воскликнула она. — Вы хотите сказать, что он, может быть, до сих пор не знает об этом?

— Да. Месяц тому назад королева-мать направила к нему курьера. Последние сведения о нем почти четырехмесячной давности, как вы сказали, были из Милана. Туда и отправился курьер, чтобы найти его и сообщить о том, что происходит в Кондильяке.

— Месяц назад? И никаких вестей от Флоримона. Я боюсь за него, месье.

— А я, — сказал Гарнаш, — полон надежд, что мы получим известия очень скоро.

Не прошло и нескольких дней, как его предположения подтвердились. Тем временем Гарнаш, продолжая играть свою роль тюремщика — к полнейшему удовольствию хозяев Кондильяка — терпеливо ждал ночи, когда его приятель Арсенио встанет на стражу.

В среду, в час, когда все в Кондильяке обедали, а для него наступало время полуденного отдыха, Баттиста, следуя своей неизменной привычке, сразу же отправился искать «соотечественника». Он нашел Арсенио во дворе замка греющимся на солнышке, в этом году с приближением зимы тепла, как ни странно, становилось все больше. Никто не помнил такого лета Святого Мартина[32].

Баттисте, однако, было не до причуд погоды.

— Все в порядке? — спросил он. — Ты будешь стоять на часах сегодня вечером?

— Да. Моя стража с захода до восхода. В какое время мы начнем?

Гарнаш на секунду задумался, поглаживая свой подбородок, на котором щетина уже превращалась в спутанную нечесаную бороду, что доставляло ему немало беспокойства: внимательный человек легко обнаружил бы, что его волосы у корней были светлее, чем на остальных местах. Волосы к тому же тускнели, а вскоре краска могла вообще сойти, пора было расправлять крылья и улетать прочь из Кондильяка.