Лето в Михалувке

Януш Корчак Лето в Михалувке

Повесть

Перевод с польского К.Сенкевич

ОЧЕНЬ КОРОТЕНЬКОЕ ВСТУПЛЕНИЕ

На Свентокшистской улице в Варшаве стоит низкий старый дом, при доме большой двор. Во дворе собираются дети, которых отправляют на лето в деревню, а в старом доме помещается контора «Общества летних колоний».

Детей отправляют под надзором воспитателей в колонии, и о каждой такой колонии можно было бы написать целую книжку.

Я расскажу вам, как жили в колонии в Михалувке еврейские мальчики. Я был у них воспитателем. Выдумывать я не стану, а расскажу только то, что видел и слышал.

Рассказ будет интересный.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. На вокзале. — Воспитатели ставят

мальчиков в пары и отводят в вагоны.

Поезд уходит только через час, а десятки колонистов уже вертятся на вокзале, размахивают своими холщовыми мешками и с нетерпением ждут, когда их начнут ставить в пары и поведут в вагоны.

Тот, кто опоздает, в колонию не поедет, а потому и родители и дети начеку.

Вчера на Свентокшистской уже становились в пары, поэтому каждый знает, какой воспитатель вызовет его по тетрадке.

И ребята внимательно присматриваются: какой он, этот воспитатель, добрый или злой, можно ли будет лазить на деревья, бросать в белок шишками и по вечерам шуметь в спальне? Так, разумеется, думают только те, кто уже побывал в колонии.

Пока еще трудно сказать, почему одни мальчики умытые и опрятные, а другие — чумазые и одеты неряшливо, почему одни говорят громко и глядят весело и смело, а другие — испуганно жмутся к матери или норовят отойти в сторонку. Еще неизвестно, почему одних провожают мать и отец, братья и сестры и суют им пряники на дорогу, а других никто не провожает, и никто им ничего на дорогу не дает.

Через два-три дня, когда познакомимся, будем знать все. А пока давайте становиться в пары.

— Первая пара: Гуркевич и Краузе!

Никто не откликается!

— Нет их, — отвечают из толпы.

И уже кто-то просит, чтобы вместо того, кто не явился, взяли его ребенка: ведь он такой слабый! Не всех детей отправляют за город: бедных и слабых гораздо больше, чем мест в колонии. Солнца и леса хватило бы на всех, да вот денег на молоко и хлеб у Общества не хватает.

— Вторая пара: Соболь и Рехтлебен.

— Здесь! — кричит Соболь, энергично проталкиваясь вперед.

Раскрасневшийся мальчуган останавливается перед воспитателем, улыбаясь и вопросительно заглядывая ему в глаза.

— Молодец, Соболь! А ну-ка, скажи: ты озорник?

— Озорник, — отвечает Соболь со смехом и, обращаясь к провожающей его сестре, командует: — Все в порядке, можешь идти домой.

Восьмилетний мальчик, который в первый раз едет один в колонию и вот так сумел пробиться сквозь толпу взрослых, а сейчас стоит передо мной вымытый, улыбающийся, готовый в путь, обязательно должен быть молодцом и милым озорником. Так и оказалось. Он быстрее всех научился стелить постель и играть в домино, никогда не мерз, ни на кого не жаловался, просыпался с улыбкой и засыпал улыбаясь.

— Фишбин и Миллер старший, третья пара.

— Здесь, — быстро, словно испугавшись, отвечает отец Фишбина. Оба, и отец и сын, стоят совсем близко, — видно, беспокоились, как бы не пропустить свою очередь.

— Маленький Миллер и Эйно. Эльвинг и Плоцкий.

Гуркевич решил не спать всю ночь, чтобы не опоздать, а утром мать его едва добудилась и привела на вокзал полусонного. Он, единственный из всей группы, заснул в поезде.

Восьмая, девятая, десятая пара.

Толкотня, прощание, напутствия, просьбы.

— Не отходите, сейчас поедем.

Звонок.

Пара за парой, группа за группой мы проходим через вокзал на перрон и садимся в вагоны. Тот, кто порасторопнее, занимает место у окна и еще улыбнется родителям на прощание.

Второй звонок, третий.

Старшие запевают песню колонистов: про лес, про то, как незаметно летят веселые минуты. Поезд трогается.

— Шапки держать!

Когда едут в колонию, всегда кто-нибудь да потеряет по дороге шапку. Так уж повелось…

ГЛАВА ВТОРАЯ. Ребята отдают деньги и открытки на хранение. В деревне все переодеваются в белые костюмы

Не высовываться! Не толкаться! Не сорить!

Первые дни ребята часто будут слышать неприятное слово: «Нет!», пока не узнают, что и почему нельзя. Потом запретов становится все меньше, а свободы все больше. Даже если бы воспитатель и захотел, он не смог бы так мешать ребятам, как мешают им мать, отец, бабушка, тетя или гувернантка в богатой семье, — ему просто не хватило бы времени на все замечания, советы и увещевания. Поэтому детям в колонии веселее, чем их богатым сверстникам на роскошных курортах, где каждому малышу не дают веселиться столько взрослых.

Вот по соседним рельсам с грохотом пронесся поезд. Все испугались, отскочили от окон, а потом так и покатились со смеху.

Кто-то уронил на пол бутерброд — снова радость!

— Ой, какая маленькая лошадка! — кричат ребята, и все бросаются к окнам, чтобы взглянуть на диковинку.