Лето в пионерском галстуке

Конечно, это был Володя. Юрка узнал его запах, узнал и тепло. Какое-то оно, Володино тепло, особенное, совсем родное и узнаваемое. Хотя такого ведь не бывает — нельзя узнать по теплу.

Они молчали. То бережно обнимали, то жарко стискивали друг друга. Утыкались то носом, то губами всюду, куда достанут: в щёки, они у обоих были холодными, в шеи — те были тёплыми, в мокрые волосы. К Юркиному лицу постоянно прилипали Володины прядки, и очень мешались очки. Но он думал, что пусть бы каждую минуту до конца жизни прилипали, щекотали и мешали, ведь это Володины волосы, ведь это Володины очки, ведь это он! Юрка радовался бы любому неудобству, только бы оно напоминало о нём.

Лишь обняв его, Юрка осознал, как сильно скучал. Воображая их встречу, он и представить не мог, что сердце зайдётся так сильно и что глаза защиплет, а дыхание схватит. Не ожидал, что от всего этого он не сумеет выдавить ни единого слова, а когда попытается и сможет, то не найдёт что сказать. Но если даже найдёт, если произнесёт хотя бы крупицу из того, о чём на самом деле думает и что чувствует, то расплачется. А плакать — это стыдно и ни к чему. Так Юрка и стоял, надрывно дыша, сжимая и прижимаясь, молча, боясь каждого звука — вдруг прервёт это горькое счастье, вдруг сломает его, вдруг их разъединит.

— Сколько же времени мы потеряли! — едва слышно простонал Володя.

— Да, потеряли. И много, — кивнул Юрка и потянулся к его губам. — Но ведь ты ей слово давал, что больше не будешь со мной…

Володя чуть наклонил голову и тоже привлек его к себе, но, услышав последнее, отпрянул и хмыкнул:

— «Слово дал»… Пф! Вот именно, это всего лишь слово! Пустая условность и ничего больше. И к тому же, кому я его давал? Никому. Она ведь мне — никто.

— Так ты и не собирался его держать? — удивился Юрка.

— Нет конечно, — ответил Володя, прижимаясь своим лбом к его. — И не смотри на меня так. Будто ты сам никогда не нарушал обещаний… Но знаешь… — он хотел сказать что-то ещё, но передумал. Или не решился? — Давай сядем?

Убрав одну руку, второй продолжая обнимать Юрку, Володя повёл его в дальний угол пустующей комнаты. Там на полу возле окна, образуя подстилку толщиной в палец, была разбросана кипа газет. Здесь можно было сидеть, лежать — места мало. И ребята опустились на колени на пол друг напротив друга.

— Юра, сейчас я расскажу тебе кое-что нехорошее, но важное. Мне неприятно говорить это, поэтому не перебивай, ладно?

— Что случилось? — всполошился Юрка.

— Я считаю, что… — произнёс Володя и замялся. Перебивать его и не нужно было. Он и без вмешательства Юрки делал большие паузы, долго собираясь с мыслями и подбирая правильные слова. — Я думаю, что, наверное, Маша права. Наверное, всё это к лучшему… Ну, в смысле всё: и что она нас поймала, и что мы так долго не виделись, и что завтра разъедемся по своим сторонам…

Нет, Юрке не показалось, в этой комнате действительно стояли лютый холод и сырость. Он бы даже не удивился, если бы пар пошёл изо рта. Или, наоборот, это в нём всё замерзло?

— Что? — не веря своим ушам, выдавил Юрка. — Да я представить не могу, как буду дальше жить без всего этого, а ты говоришь — к лучшему! Как это может быть к лучшему?!

— Это к лучшему для меня, — ответил Володя и снова надолго замолк.

Юрка уставился на него так, будто увидел впервые. Володины слова не имели смысла, Юрка просто не поверил им. Он хотел сказать многое, но в то же время понимал, что лучшее, что он может сделать сейчас, — это промолчать.

Володя продолжил спустя бесконечно долгую минуту:

— Я много думал о нас и о себе. И, конечно, о том, что буду делать со своей ненормальностью. Это ведь ненормально, Юр! Что бы ты ни говорил, Маша права — это против природы, это психическое отклонение. Я читал об этом кое-что, что удалось найти: медицинский справочник, дневник Чайковского и статью Горького. И знаешь, то, что мы делаем, — это правда плохо. Настолько плохо, что даже ужасно!

— Ужасно? — обалдел Юрка. — Обнимая меня, ты чувствуешь себя ужасно?!

— Да нет же, не в этом смысле! Как бы объяснить?.. — он задумался и вдруг воскликнул: — Это вредно! Да, именно вредно. И не только для тебя и меня, а даже для общества! Вот, например, фашистская Германия. Горький писал, что тогдашние немцы — сплошь педерасты и именно педерастия — есть зерно фашизма. «Уничтожьте гомосексуалистов — фашизм исчезнет», — так и писал. Это исторический факт.

— Но ты не такой, как они. И я не такой! Просто так сложилось, что мы встретились и… вот, — с жаром выпалил Юрка.

Ему будто проткнули мозг раскаленной иглой, когда он услышал это некрасивое гадкое слово — «педерасты». Ведь он уже слышал его и сейчас отчетливо вспомнил, когда.

Совсем еще маленький, он тогда совершенно ничего не понял, слушая бабушку. Она рассказывала, как во время поисков пропавшего деда узнала о том, что в концлагеря помимо евреев ссылали таких людей, которых помечали розовыми треугольниками и называли «пед'oрасами». Среди них могли быть даже немцы. Фашисты ненавидели и истребляли их так же, как и евреев.