Лето в пионерском галстуке

— Людвиг Ван Бетховен, — объявила негромко. — Соната для фортепиано номер четырнадцать до-диез минор, опус двадцать семь, — и, взмахнув волосами, коснулась пальцами клавиш.

Юрка закатил глаза — «Лунная соната»! А ничего пооригинальнее Маша не могла придумать? “Соната” всем уже оскомину набила, каждый второй её играет. Как бы Юрка ни ворчал, ему стало чуточку завидно, ведь не на него, а на Володю Маша бросала робкие, но полные нежности взгляды, и не для него, а для Володи играла.

Тем временем Маша закончила и тут же начала по новой — видимо, чтобы Володя ещё немного постоял близко-близко и ещё поглядел одобрительно да поулыбался ей. Но ничего у Машки не вышло.

Грохнув дверью, как хотел сам разгильдяй Юрка, ватага юных актёров ввалилась в зал. Захватила и Володино внимание, и его самого. Оцепленный кольцом орущих детей — каждому непременно требовалось сообщить худруку что-то крайне важное, — Володя пытался их успокоить. Но вскоре пришлось успокаиваться ему самому — в зал явилась троица. Нет, не так, — Троица! Конечно, без отца, сына и духа… Хотя духом повеяло, но не святым, а парфюмерным. Полина, Ульяна и Ксюша, по первым буквам имён Юрка называл их ПУК. Эти трое были живым воплощением символа трёх обезьян «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», только наоборот — всё вижу, везде подслушаю и всем расскажу. Вот и сейчас они вошли в зал, шаря вокруг любопытными взглядами, и грациозно вспорхнули на сцену. Приодетые, расфуфыренные, с одинаковой помадой на губах и пахнущие одинаково — польскими духами «Быть может». Юра знал этот запах, потому что полстраны пользовалось такими же.

Сперва он подумал, что Володя соврал про единственную взрослую в труппе, но только Юрка взглянул на вспотевшего худрука, как понял — тот сам удивился, что спектакль приобрёл такую популярность. А тут ещё Полина, совсем обнаглев, подхватила его под локоть.

— Володя, а давай современное ставить? Я знаю такой интересный спектакль про любовь и, кстати, могу сыграть…

— Девочки, а вы разве не в курсе, что набор уже окончен? — вмешалась бледная от злости Маша. Видимо, догадалась о том, что популярность приобрёл вовсе не спектакль, а вожатый. — Уходите, вы опоздали!

— Н-ничего страшного. — Володя засмущался, аж щёки заалели. Ещё бы, столько красавиц вокруг и все глядят на него… Юрка тоже засмущался бы. — В «Юных мстителях» было много девушек, оставайтесь. Найдём вам роли. Фрузы Зеньковой, например, у нас нет…

— Ах так! Им, значит, найдём роли, а я — нянчись?! — взбесился Юрка.

Его протест остался неуслышанным. К визгу детей присоединились и вопли взрослых, начался натуральный балаган.

— А можно я буду костюмером? — пискнула Ксюша. — Я вам такие красивые платья сделаю.

— Какие ещё красивые платья на войне? — возмутился Юра.

— Так спектакль про войну? — разочарованно протянула Ксюша. — А-а-а…

— Ага! — рявкнул Юрка. — Ясное дело, что про войну, про Портнову же. Пошла на спектакль, а о чём он, даже не знает… Володя! Почему я нянчиться должен?

— Вовчик, ну давай современное! — не унималась Полина. — Давай «Юнону и Авось»!

Маша, оставив пианино, верещала на соперниц, Юра верещал о несправедливости, дети верещали из-за спектакля — что-то придумали, — а Володя орал на всех, чтобы замолкли. Никто никого не слушал.

— А кто говорил, что спектакль скучный. А, Уля? — растрёпанная от ярости Маша дёргала подол своего ситцевого платья. — А ты что ухмыляешься, Поль, будто не поддакивала?

— А тебе-то что, боишься, что уведём? — язвила Уля.

— Сам ты — мамка! — обижался Юра.

— Московское метро такое красивое… — хвастался толстенький мальчик из Володиного отряда.

— Володя, Володя, Володя! Можно я, можно я скажу? Володя! — Малыши прыгали и хватали худрука за руки.

— Да подождите вы. Ребята, по одному… — успокаивал их вожатый.

— Я на самом краю платформы стоял, а поезда такие вжюх, вжь-жюх! Прямо на самом краю, вот как сейчас… Вжюх… — вертелся пухлый хвастун.

— Саша, отойди от края сцены, упадёшь!

— Вжь-жюх!

— Мымра!

— Можно я?

— Это несправедливо!

— Я буду костюмером.

— Боже, да хватит! — Володин рык катком прокатился по залу, примял собой гомон.

Стало тихо. Так, что можно было услышать, как пыль падает на пол. Как сердце стучит: бах-бах… Как Машка пыхтит. Все замерли, только пухленький хвастун вертелся на самом краю высокой, не ниже метра, сцены.

Бах-бах… бах…

Вдруг он подвернул ногу, нелепо раскинул руки в стороны и медленно, тяжело полетел вниз. У Юрки ёкнуло сердце, Маша зажмурилась, у Володи запотели очки.

Ба-бах!

— А-а-а! Нога-а-а!

— Са-а-аня…