Лето в присутствии Ангела

Когда-то Волковский рассказал ей историю своего грехопадения, довольно обычную для помещичьих детей. Четырнадцатилетним он был соблазнен дворовой девкой, дочерью буфетчика, которая была старше его лет на десять. Мальчик с головой окунулся в омут неизведанных доселе ощущений. Девка эта, Марфушка, вовсе не походила на образ его ночных грез, но сводила с ума полной мягкой грудью, абсолютной податливостью и ненасытностью. Марфушка заласкивала барчонка чуть не до смерти. Учитель его, француз, долго не мог понять, отчего воспитанник засыпает на уроках, худеет с каждым днем, становясь похожим на тень с темными провалами глаз и распухшим ртом. Однажды француз выследил, как Марфушка прокралась в комнату Юры и ворвался к ним, прервав их объятья. Он, конечно, донес отцу. Все бы, возможно, сошло с рук, но оказалось, что эта девка была давней усладой отца Юры. Ее сослали в дальнюю деревню, выдав замуж за грубого мужика. Мальчик долго страдал, но потом как-то оправился и стал отвечать на призывные взгляды других девок.

Вспомнив эту историю, Лизавета Сергеевна почему-то грустно подумала: «Наверное, у Nikolas тоже было все так… Кто знает, что таит его прошлое?» С чрезмерной пылкостью она продолжала увещевать:

— И все же, Юрий Петрович, я прошу вас хотя бы в моем доме воздержаться от подобных приключений. Вы же сеете разврат!

— Уж не ревнуете ли вы меня, ангелица нежная? Хотелось бы надеяться…

Лизавета Сергеевна поняла бесполезность этого разговора, и ей стало совестно. Еще она поняла, как безумно ревнует Мещерского к его прошлому и неизвестному…

Видимо, на небесах было написано в этот вечер ей лечь спать далеко за полночь. Стоило Лизавете Сергеевне подняться к себе и лечь в постель, как в дверь поцарапались и в спальню проскользнула Аннет.

— Ты почему еще не спишь, девочка моя? — возмутилась Лизавета Сергеевна.

— Ты меня не перекрестила на ночь, маменька, и мне сняться дурные сны. Мне страшно, — жалобно пролепетала Аннет. Она юркнула в постель и прижалась к матери, как часто делала это, будучи совсем ребенком.

— Отчего же дурные сны? Ты читала молитву?

— Ну, маменька, конечно! Я думаю, меня напугала ссора Николеньки и этого противного Александрова. Всегда он недоволен! А просто завидует голосу Nikolas, потому что ему дали петь куплеты, а Александрову нет. Ему медведь на ухо наступил, но ведь Nikolas не виноват в этом, правда?

— Они ссорились при всех? — встревожилась Лизавета Сергеевна.

— Сначала да. Но Николенька велел ему замолчать: после, говорит. А я боялась за него и подумала, будет лучше, если я спрячусь и прослежу. Александров очень сердитый, он еле дождался, когда после ужина все разошлись. Они вышли в сад, а я прокралась следом, хотя мне очень страшно было: там темно.

— И ты подслушивала? — возмутилась Лизавета Сергеевна.

— Но, маменька, а если бы они стали стреляться? Я бы их непременно остановила! К тому же я ничего не поняла из их спора. Александров все сердился, говорил, что Nikolas во всем виноват, и ему надо уезжать.

— В чем виноват? — обмерла она.

— Не знаю. Что-то про Нину, кажется. И еще он сказал: «Я все видел тогда в лесу».

— А Nikolas?

— Я ручаюсь, он готов был задушить Александрова, но только сказал: «После спектакля я к вашим услугам! Мы не должны испортить праздника».

Лизавета Сергеевна не на шутку испугалась. Если дойдет до дуэли, последствия будут ужасны. Прежде всего — Nikolas. Его выгонят из университета. Александрова сошлют на Кавказ, откуда только что вернулся Налимов. Боже, глупые мальчишки! Она отправила девочку спать, перекрестив и поцеловав на ночь, сама же решила немедля переговорить с Мещерским. Сейчас же, непременно!

Не задумываясь о том, насколько это прилично, Лизавета Сергеевна, накинув на плечи свой красный платок, отправилась в столь рискованное предприятие. Ее лихорадило от возбуждения, нервы были напряжены, все чувства обострены. Беспрепятственно добравшись в темноте до комнаты Nikolas, она тихо постучала.

— Войдите, — немедленно прозвучал ответ. Юноша еще не спал, но уже лежал в постели с книгой. Увидев Лизавету Сергеевну, Мещерский от неожиданности растерялся и сел на подушки.

— Простите меня за позднее вторжение, но дело не терпит отлагательства, — дама постояла в нерешительности, не зная, где ей присесть. Кресла стояли в дальнем, темном углу, оттуда вести беседу все равно что из другой комнаты, а ей надо было видеть лицо собеседника. Чуть поколебавшись, Лизавета Сергеевна присела на край кровати. Nikolas чувствовал себя неловко, он поднялся выше на подушки, однако, имея привычку спать без ночной рубашки, не прикрыл голых плеч и груди. Молодая женщина невольно отметила их смуглую красоту, и, стараясь смотреть только в глаза юноши, она приступила:

— Николай Алексеевич, до меня дошла ваша ссора с Александровым. Каковы бы ни были причины, вы не должны, слышите, не должны прибегать к крайним мерам. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Да.