Лето во фланелевом халате

— Кто это у нас тут так верещит? — начинается утренний обход, в дверях появляется заведующая отделением.

— Я… — Лиза слабо улыбается в надежде на скорое избавление.

***

Возле нее суетятся врач, медсестры и санитарки. Лизе кажется, что она смотрит кино, где на главную роль без проб и согласия утвердили ее.

Тело после пяти часов схваток устало от боли, но сознание удивительно ясное. Мозг выхватывает картинки из происходящего, показывает их Лизе в режиме стоп-кадра.

Кто-то из санитарок гладит ее предплечье. Врач велит тужиться. Утреннее солнце заглядывает в кабинет: на стеклах окна видны разводы. Через несколько минут все заканчивается. Лиза пытается соскочить с кресла.

— Какая шустрая! Ты куда? Нельзя так резко. Голова не кружится? — удерживают ее несколько рук.

Лиза не ощущает свое тело, она легкая как пушинка.

«Все, наконец! Всем спасибо. Все свободны. Дайте мне уйти».

Лизу провожают до палаты. Она падает на кровать и проваливается в сон. Просыпается днем: рядом сидит ее тетя в белом халате поверх одежды, она медработник, смотрит сочувственно и гладит ее руку.

«Зачем? Почему вы меня жалеете? Все закончилось. Все нормально», — думает Лиза.

Вслух женщины говорят о том, как все прошло.

— Не нужно ли чего? — интересуется тетя перед тем, как уйти.

— Спасибо. Ничего не нужно, — отвечает племянница.

К вечеру приезжает муж. Во время короткого разговора в маленьком коридорчике перед входом в отделение он бледнее стен Лизиной палаты.

— Подожди, — вдруг вспоминает Лиза и уходит.

Возвращается с коробкой для обуви.

— Надо… где-то …похоронить, — Лиза протягивает коробку. Пару секунд муж смотрит непонимающе. После берет коробку и сползает по стене.

Лиза равнодушно наблюдает за тем, как мужчина сидит на корточках с непосильной ношей. Она немного удивлена, но ей сейчас не жалко никого: ни мужа, ни себя, ни ребенка. Лизе хочется просто лежать на кровати в дальнем углу палаты, безропотно подчиняясь режимному течению больничной жизни.

***

Лизу выписывают через неделю. Она выходит в лето. Лето делает вид будто ничего не случилось и продолжает бежать мимо Лизиной беды знойными полуднями, прохладными вечерами, грибными дождиками и шумом с речки: там купаются мальчишки — загорелые, тонкие, горластые.

Лизе поначалу немного обижается на мир за его равнодушие. Ей хочется, чтобы он на секундочку остановил привычное течение времени, сел и поплакал вместе с ней. Потому что сама себе Лиза слез позволить не может. А самые родные, стараясь ее поддержать, не сводят с лиц напускную бодрость.

Внутри Лизы воет самка, потерявшая детеныша, дико и отчаянно. Кричит и просится на волю, отгоревать свое горе.

— Все закончилось. Будут еще детки. Нечего переживать, — твердит Лизе разум голосами медсестер, врачей и подруг.

И Лиза пытается жить так, будто ничего не было. Больно, до красных вмятин, давит на грудь повязка, не дающая прийти молоку.

— Несколько дней — и это пройдет, — думает Лиза, перематывая плотной тканью грудь каждое утро и вечер.

В своих старых вещах она находит фланелевый халат с зайчиками: носила его в старших классах. Сейчас похудевшей Лизе он оказывается впору. Она поселяется в этом халате: одежда мягкая, теплая, нетребовательная.

Все выходные Лиза проводит в нем, а в будни возвращается с работы и вновь скидывает деловые брюки и неудобную блузку, чтобы поскорее укутаться в халат. Так и проходит это лето. Лиза во фланелевом халате читает книги, сидя в удобном кресле.

Самка внутри Лизы больше не мечется от боли, а только тихо скулит, прячась в темных переулках души. И совсем замолкает, как ветер приносит осенние тяжелые тучи. Лизе кажется, что она больше не услышит ее вой.

Проходит полгода, подруга рассказывает о своей беременности. Лиза передает эту новость мужу, и не успев сообщить всех деталей, давится рыданиями.

— Я рада, правда, я очень рада за нее, — оправдывается она на мужнином плече, силясь остановить бестолковые слезы, а они, непослушные, льются ручьем.

***

По хрупкой желтой свече прозрачным шариком скатывается подтаявший воск. Он обжигает Лизины пальцы, оставляя на них следы. Лизе не без труда удается установить ее в подсвечник: тонкая свечка кренится, заваливаясь на соседние свечи, подрагивающие робкими огоньками.

— «Канун». Так называется это место, — думает женщина. — Только откуда я-то это знаю? Прямоугольный стол с ячейками для поминальных свечей в церкви — канун. Так точно. Он самый.

Лиза отходит в столика, окликает присмиревших в церковной тише мальчика и девочку. Маленькая компания выходит из прохлады храма на шумную знойную улицу большого города.

— Мам, а ты что верующая? — спрашивает у Лизы мальчик лет девяти.

— Не знаю, сынок, — отвечает та.

— Зачем мы тогда сюда пришли? — вновь интересуется он.

— Да, зачем? — поддакивает его сестренка.