Лето волков

– Ну, значит, это не я тут стою.

Климарь всматривался, взвешивал, чего стоит ястребок. Конечно, в прямой схватке лейтенант не устоял бы. Но, как полагал Иван, такое выяснение отношений не входило в задачу пришедшего. Он должен был разобраться в том, что происходит в селе, и потому изменил тон на добродушный, свойский.

– Шо, внешность сумнительная? Верно! Волос густой, голос простой, хоть падай, хоть стой.

Достал из-за пазухи мятые бумажки. Иван прочитал их, посматривая на Климаря и особенно на голенища сапог. Ножи притягивали взгляд.

– «Ханжонковского сельсовета…» Это что, на белорусской стороне?

– На Гомельщине, – указал за плечо гость. – Сам-то я хожу, где работа.

– А какая работа?

– Забойщики мы. По свиньям, вообще по скоту. Также сдираем шкуру, разделка, кабанчиков холостим. Я с того харчуюсь. Буркан, досыть кусочничать, – проявив удивительное проворство, он лягнул своего пса сапогом, и тот с визгом отскочил.

У тяжеловесных кабанов или медведей вот такая же обманчивая неповоротливость: когда надо, они действуют с быстротой рыси.

– Забойщик – это хорошо, у нас тут как раз борова хотят заколоть, – сказал Иван как бы вскользь, проглядывая последний документик.

Как артиллерийский разведчик, лейтенант не очень разбирался в свойствах документов, но что-то подсказывало ему, что бумаги Климаря – липа. Впрочем, это не имело значения. Он не собирался уличать забойщика.

– О! – обрадовался Климарь известию о борове. – А я так и думал: може, в Глухарах повезет. Только кабанов не колют, а забивают. А колют штыком на фронте.

Он, выказывая дружеские чувства, ткнул толстым, каменной плотности, пальцем лейтенанту в грудь. Тычок этот пришелся в то место, где кое-как срослись ребра. Иван едва удержался, чтобы не простонать. Он не должен был выставлять напоказ перед Климарем свои фронтовые болячки.

– «Освобождение от воинской… Невроз сердца и общий склероз…» Это что?

– Вот! – Климарь вытянул руки. Пальцы как на балалайке играли. – А в работе я крепкий. Два стакана принять – все!

– Стакан не роняете?

– Лучше сам упаду.

Иван отдал бумаги.

– Пойдемте! – сказал Иван.

– Куда?

– Со мной. Порядок такой. Незнакомый человек ночует у меня. Там охрана.

– Я лучше тут, у чужих не люблю. Сплю погано.

– Ничего, заснете. Хата добрая, угощение – генерал позавидует. Вы ж не арестант, а гость.

Климарь, подумав, пошел к калитке. Оглянулся: в окне белело лицо Семеренкова.

– Шо-то у вас не так, як раньше, – сказал Климарь. – Может, с начальства хто собрался приехать?

Иван ничего не ответил.

27

Вышли на улицу. Вечер густел. Глухарчане, словно из окопов, стараясь укрыться за зеленью, глядели поверх плетней и штакетников. Почему-то совместный проход по улице Ивана и Климаря их настораживал.

Попеленко, увидев эту пару, шагнул в сторону, переступил через гнилой штакетник Малясов, прилегший на землю от болезней и усталости и растворился среди кукурузы и подсолнухов.

– А с чего строгости завели? – спросил забойщик. – Подкреплению, чи шо, получили?

Лейтенант опять промолчал. Чем больше загадок встретит забойщик, тем дольше он здесь пробудет и больше проявит любопытства. Во всяком случае, в это время он будет безопасен.

Малясиха высунулась из-за плетня, хлопая глазами. Забойщик бросил на нее взгляд из-под бровей. Малясиху словно ветром сдуло.

– Ладно, мое дело какое, – сказал Климарь. – Утречком за работу. Струмент при мне.

– Хороший инструмент? – спросил Иван.

– Интересуетесь? – Климарь остановился.

Снова проявив свою кабанью прыть, он сделал неуловимое движение вверх-вниз, и лейтенант увидел у своей груди два хорошо заточенных блестящих лезвия, узкое и широкое. Заостренные концы были недвижны.

Кто-то в кустах охнул. Выпученные от страха глаза Попеленко смотрели из густой ирги. Пальцы медленно оттягивали и поворачивали пуговку курка, снимая его с предохранительного взвода.

– Разделочный ножичек и забойный, – объяснил Климарь. – Беру ножи, и невроза нема! Работа лечит. Пока работаешь, не помрешь, – он захохотал.

Его басовитому смеху позавидовала бы большая выпь.

28

– Гостя привел, неню, – сказал Серафиме Иван. – Забойщик. Надо ему передохнуть. Ну, повечерять, само собой…

Бабка смотрела, как в кухню втискивается, покряхтывая, Климарь. За ним, успев проскочить в щель, проникла и собака. Бабка с недоумением повернулась к Ивану.

– Человек с дороги, работа тяжелая, – Иван прищурил один глаз. – На вид здоровый, а больной. Невроз. Чем дольше поспит, тем лучше.

На лице Серафимы отразилось понимание.

– Отдохнет, – сказала она, превращаясь в саму любезность. – Я ж его знаю, бачила. Майстер! Подушка мягкая, головой аж прилипнет…

Она постаралась, и вмиг стол был накрыт скатертью. Возникли нехитрые закуски, а, главное, после того как Серафима повозилась за дверкой посудника, явилась «четверть», заполненная розово-желтой, но прозрачной жидкостью. На дне лежали корешки.

– На травах, – сказал гость. – Первач, по духу чую.

– Первач, милок. А травки оздоровительные. На дне – то царский корень. Дуже для сердца хорошо. Конвалия, валерьяна, буквица… Освященные травки, апостольские.