Лето волков

Бежать надо, бежать. На фронте убивают, но там его мир, его друзья.

Догорала, помаргивая, лампадка. Иван переоделся в повседневное. Побросал в сидор вещи, на цыпочках прошел по двору, тихо затворил калитку.

Когда Серафима с полным подойником вошла в хату, она увидела за пологом застеленную кровать, на которой не было ни вещмешка, ни вещей. Бабка бросилась к Попеленко, затрясла:

– Та проснись ты, лодарь! Беги, запрягай!

41

Через десяток минут телега с Попеленко, громыхая, пронеслась по улице. Серафима стояла у калитки. Перекрестила облако пыли. Не пожалеет кобылу, так догонит! Бабка пошла к лавке у крыльца, села.

Гнат брел по улице, загребая босыми ногами песок. Пустой мешок болтался на спине.

– Ой, займалось добре утро, прогоняло темну ничь, ой!
Пироги змисылы бабы та поставили у пичь, ой…

Серафима вскочила. Ждать одной было невмоготу.

– Гнат! Хочь ты выпей парного.

Усадила дурня, налила молоко в глиняный кухоль, дала краюху хлеба. Гнат пил, отрываясь, чтобы пропеть куплет, мычал с набитым ртом, белые струи текли по подбородку.

– А он не попил! – жаловалась Серафима. – Метается, як волк в загоне! Ему и мед не сладкий без Тоськи! А шо ему не по нраву, Гнат? Варюся красавица, ласковая, спивачка, живет через две хаты. Ходи себе, гуляй, пока в отпуску! Как кот в масло попал! Ну, як, Гнат, отказаться от такого?

Гнат кивал.

– Не сумели сдержать хлопца, – продолжала Серафима. – А с кем посоветоваться? Ты ж мою дочку Параску помнишь? Увезла малого хлопчика в город, в тернат! Сама подалась бог знает куды с кем. А хлопчик один! Карахтер стал нравный! Обидчивый!

Гнат мычал, полностью соглашаясь. Смысла сказанного не понимал, но то, что с ним разговаривают, ценил.

– С дочкой была б семья. Без отца много кто живет, а без матери нельзя. А Иван, ой, порох! Не в деда. Той терпящий был. Шесть разов сватался!

Гнат отдал кухоль, бросил на плечо мешок. Пошел и замычал:

– Тильки выйшла чорна хмара, ой, закрыла все село!
Почалася злая буря, з хат солому разнесло, ой…

42

Лебедка тяжело храпела после непривычного бега, бока ее блестели. В телеге, никого, кроме ястребка, не было.

– Чуть не запалил лошадь, – сказал Попеленко.

– Шо, не уговорил?

– Кого? Пусто на дороге.

– А где ж Иван?

– Выходит, Болотной стежкой подался, напрямки.

– Теперь там не ходят!

– Знаю.

– Господи, а он с медалями! Попеленко, бей в било, подымай людей!

– Та шо вы, Тадеевна? Нихто на Болотную стежку не пойдет, хоть зарежь!

43

Иван шел по узкой Болотной стежке, отводя ветви орешника. Стежка огибала глубокую часть болота. Под ногами чавкало.

Становилось жарко. Иван снял пилотку, сунул под погон. Семейство черных во́ронов, круков, серьезных, умных птиц, пролетело над тропой. Долго еще неслось над лесом басовитое «кр-кр».

Охотничья сторожка открылась за зеленью подлеска внезапно. Иван сразу направился к кадушке с дождевой водой – умыться.

Где-то над головой и чуть подальше раздалось недовольное «кр-кр», на этот звук отозвалась сразу дюжина обычных вороньих голосов.

Лейтенант умылся и поднял голову. Вороны разлетались в стороны от семейства круков, уступая место более сильным. Из-за чего у них спор вышел? Присмотрелся. Под деревом у сторожки что-то то ли висело, то ли стояло. Странная фигура. Иван осторожно приблизился.

Теперь пришла очередь круков уступать. Они взлетели медленно, без криков, соблюдая достоинство.

Под деревом висел человек. Вернее, то, что от него осталось после крепких вороньих клювов. Казалось, человек стоит: пальцы босых ног, полностью уцелевших, касались земли. Но от шеи вверх тянулся черный поблескивающий шнур, который выше был перехлестнут через обгоревший сук. Сук высоко, человек низко.

Иван видел удавленных. Но обычно вешали как положено. Иван снял вещмешок, достал полотенце, обмотал лицо. Запах начавшегося разложения стал не так чувствителен.

Ивану нечего было заниматься тем, что должно беспокоить совсем других людей. Он был проездом. Но близость родного села обязывала проявить интерес, предупредить, если возможно, опасность.

Он осмотрел землю под ногами, не забывая поглядывать вокруг. Поднял затоптанную ногами фуражку с поломанным козырьком. Отряхнул, отвернул подкладку околыша. Увидел размытую от пота надпись. Чернильным карандашом было выведено: «Штеб… Н. А.».

Значит, это тот ястребок, который проверял у него документы? Он что-то чувствовал? Ведь не зря просил пройти с ним до реки. Отпечатки сапог были беспорядочны. Здесь двигались суетливо, очевидно, борясь с сопротивлением.

Чуть в стороне лейтенант увидел следы копыт и колес. Некоторые ветви кустов были обломаны, кора деревьев ободрана.