Летом перед грозой

Футболка смешно цепляется за жесткую рыжую щетину, которую Славка отчего-то с гордостью называет бородой, поезд покачивается на стыках, какие-то нитки с внутренней стороны попадают ему в рот, он отплевывается.

Выглядит, кстати, при этом, – все равно абсолютно шикарно.

Невысокого роста, сухопарый, изящный, с отлично прорисованной мускулатурой и коротко стриженной, но, все равно видно, что отчаянно густой рыжеватой шевелюрой и удивительно удачно разбросанными по сухощавой физиономии неяркими аристократическими веснушками.

Челюсть, естественно, чуть тяжеловата и соразмерно выдается вперед.

И не скажешь, что корнями не с Туманного Альбиона, а из глухого саратовского села.

Я, по крайней мере, со своими тяжеловатыми мышцами и, несмотря на чуть ли не ежедневные занятия в спортзале, все серьезнее прорисовывающимся животом, – рядом с ним, в самом лучшем случае, – разночинец.

И то исключительно до той поры, пока хотя бы относительно трезв…

– Она мне сразу же и перезвонила, – фыркает. – Говорит, не смогла уснуть. Ждала звонка. Могла бы и предупредить, мне-то откуда знать, что у нее в мозгах?! Сложно с ними. Сиськи отрастят, а с головой один черт проблемы.

.Ну, тут он, положим, – неправ.

Мозги у его жены имеются.

Вполне.

А что дурит слегка – так это понятно. Второго ребенка заводить сейчас вообще, наверное, непросто.

Особенно если после сорока.

Про третьего – я уж и не говорю.

.Хотя его Ирке дать сорок может только человек, очень хорошо разбирающийся в женском возрасте: ухоженная девочка, только чуть заметные морщинки возле слегка узковатых и немного брезгливо оттопыренных губ и позволяют догадаться, что ей, скажем так, «немного поболее тридцати».

Молодец.

Но это я что-то отвлекся.

– Выпивать-то, – спрашиваю, – будем?!

Мужики довольно ухмыляются:

– А то.

.Накрывать стол, будь то пенек где-нибудь на лесной поляне у шикарной речки, в тайге, или, как сейчас, пошловатый пластиковый столик вагонного купе, – Глеб не позволяет никому и никогда.

Не потому, что ему так нравится нам еду на стол накрывать, просто иначе – порядка не получится.

А это – нехорошо.

Короче.

Сначала он достал контейнер с отварной молодой картошкой, еще теплой, чуть политой нерафинированным подсолнечным маслом и обильно посыпанной свежим зеленым укропом. Отдельно, для любителей, вынул еще один контейнер, – с твердой деревенской сметаной.

Открыл.

Понюхал.

Протянул:

– У-у-у…

Выложил в пластиковую миску, предварительно развернув из фольги, собственноручно отваренный говяжий язык.

Украсил миску, – отдельно, с краю, – пятнами: желто-коричневым злой деревенской горчицы, темно-коричневым не менее злой «домашней» кавказской аджики.

Белым – крупного помола соли.

Зеленым васаби.

И, наконец, характерно-красноватым – хреном со свеклой.

Устроил на салфетке вдоль окошка зеленые, тщательно промытые перья молодого лука и чеснока, на отдельную миску положил домашние котлеты с чесночком, сделанные в дорогу моей женой, еще на одну бросил порезанные крупными ломтиками свежие огурцы и помидоры, разбавил редиской.

Оставшуюся пластиковую миску загрузил несколькими видами приобретенных на рынке солений и принялся не торопясь, тоненькими лепестками резать копченое и соленое белорусское сало.

– Валерьяныч! – командует. – Наливай!

– Не понял?! – выгибаю вверх левую бровь домиком и лезу в дорожный холодильник за пузырем. – Достать-то я ее, Глебушка, достану, разумеется. Раз уж она у меня. А вот разливать – тут и помоложе есть…

– О-о-о! – дразнится, чуть подквохтывая, Славян, которого Глеб усадил чистить от скорлупы сваренные вкрутую яйца. – Нашел молодого, да. А яйца кто чистить за меня будет?! Пушкин?! Или сам, понимаешь, граф Лев Николаевич Толстой?!

Ну да.

«Срезал» один такой.

– Яйца, – успокаиваю его, – тоже будешь чистить ты. Зачем напрягать классиков великой русской литературы?! К тому же, ты их уже почистил. А традиции – нарушать нельзя. Видишь, я уже и бутылку достал. А рюмки, кстати, – где-то там, у тебя.

Он хлопает себя по лбу и лезет куда-то вниз, под столик, за рюмками, бодая головой по очереди сначала уже, к счастью, убравшего острый как бритва рыбацкий нож Глеба, а потом и сам столик.

Глебушка на это никак не реагирует и не отвечает.

Столик – к счастью, тоже.

Славян что-то мычит, вынимает все-таки рюмки, расставляет их поухватистее.

Потирает ту ушибленную часть тела, где у нормального человека должна быть голова, потом со вздохом берет емкость, сворачивает пробку и, наконец-то, не спеша принимается разливать.

Глава 2

.. .Мы, кстати, уже далеко не первый год вместе на рыбалку ездим.

Точнее – на рыбалки.

Они у нас, так-то, вполне себе даже и разные.

Глеб, так тот вообще большую часть времени не «нормальный» человек и рыбак. А, простите, «водоплавающий».

Ну, – подводный охотник, в смысле.

Дайвер.

Ему нужны колки в «раскатах» или неглубокие прозрачные приямки в извилистых протоках дельты Волги.

А Славка – «джигит», – судачатник, предпочитающий ловить на глубинах, на «большой воде».

Где Глебу делать, к примеру, в свою очередь, ну совершенно нечего.

А еще они родственники (Глеба женат на славкиной сестре) и близкие друзья…