Летопись 1. Крылья черного ветра

Лес был полон весеннего сумасшествия. Даже лужицы между моховыми кочками неожиданно вспыхивали на солнце, словно тот смех, что доносился с реки. Неужели купаются? Ведь вода еще холодна… Он пошел на смех. Здесь берег был самым высоким, и лес подходил вплотную. На камне под обрывом кто-то сидел. Он раздвинул ветви. Совершенная неподвижность. Бледно-золотые волосы. Конечно, это Оннэле Кьолла. Даже в такой яркий день. У нее бывали такие часы — ничего не замечая, она замирала, погруженная в непонятные мысли, и если удавалось ее вывести из этого состояния, она говорила: «Я слушала». А что слушала — она даже не могла объяснить. Однажды она почти весь день просидела так под холодным ветром и мокрым снегом — после того, как он пытался зримо изобразить вечность. Тогда ее привели домой Эленхел и Дэнэ, и пришлось срочно лечить ее — она жестоко простудилась. А сейчас ему, словно мальчишке, захотелось тихонько подкрасться и дернуть ее за волосы. Он беззвучно рассмеялся.

— Оннэле!

Девушка медленно обернулась. Она улыбалась, и на ее коленях он увидел венок.

— Ты опять задумалась? Даже сегодня?

— Мысли не выбирают часа, Учитель. Приходят, и все.

— Да брось ты их! Сейчас весна ведь. Ландыши в лесу! Кстати, вот и венок. Значит, кто-то подарил? Так ведь?

— Да, — девушка рассмеялась. — И знаешь кто? Гортхауэр.

— Да? — брови Мелькора поползли вверх.

— Учитель, ты ошибаешься. Я поняла, о чем ты подумал. Знаешь, просто у меня не было венка — некому подарить. Он и сказал, что сегодня — он мой рыцарь. Просто пожалел, видно.

— Неужели никто не подарил тебе венка? Ты же так красива…

— Наверное, не так уж и красива. Впрочем, меня трудно найти. Но, кстати, даже у Аллуа нет венка. Учитель, если бы она принимала все венки, то утонула бы в них! Эленхел тоже отвергает всех ухажеров.

— Почему?

— Я не читаю их мыслей. Думаю, она ждет только одного венка и подарит свой тоже только одному.

Мелькор помолчал.

— Ну что же, я рад за нее.

— А там, посмотри — видишь? Ну, смотри же!

Он тихонько посмотрел туда, словно боялся спугнуть. Моро и Ориен.

— Смотри, делают вид, что не знают друг друга, что им все равно! Знаешь, Учитель, сегодня хороший день. Несмотря ни на что.

— В чем дело? — он почти инстинктивно ощутил какую-то тревогу в ее словах.

— Я слушала, — она промолчала. Затем резко подняв ярко-зеленые глаза, спросила:

— Что такое смерть? Как это — умирать? Почему? Зачем? Это — не быть? Когда ничего нет? Значит, когда меня не было, это тоже было смертью? Или смерть — когда осознаешь, что это смерть, что ничего больше не будет?

— Девочка… В такой день…

— Хорошо. Не будем.

— Нет-нет. Я, знаешь ли, могу сказать только одно: это выбор. Он есть у тебя и сейчас, но ты — изначально есть ты. А когда ты сможешь выбрать… нет, трудно объяснить…

— Значит, смерть — это благо?

— Нет! Но и не надо бояться ее. Это — не конец. Но потеря всего, что так тебе дорого… Я не знаю. Я не умирал. Я же Вала… Словом, это право создать себя заново, прожить другую жизнь — но лишь прожив достойно эту, сделав выбор еще сейчас. Послушай, а может я тоже когда-то жил, только ничего не помню? Откуда я знаю все, что знаю? Откуда моя сила? Ох, девочка, ты умеешь спрашивать…

— Я не хотела, право же!

— Да нет, ты правильно поступила. Ладно, сегодня не тот день. А кому ты подаришь венок?

— Надо же сделать приятное Гортхауэру!

Девушка замолчала. Затем серьезно посмотрела в лицо Мелькору:

— А ты кому подаришь венок?

— Я… я не знаю… не думал!

Девушка улыбнулась — но как-то невесело.

— Я знаю, кто ждет твоего венка. Это не я, не думай.

— Кто тогда?

— Этого я не скажу. Прости.

Сейчас все в мире казалось ему новым, непривычным, неизведанным, все вызывало в нем радостное изумление. Прав был Учитель, назвав тот весенний день — днем его рождения. Он жадно впитывал в себя красоту мира, потому что знал уже, знал наверно — это последняя весна, и никогда не суждено ей повториться…

Учитель сказал — Арта предчувствует беду. Да, так… Никогда еще не были так обреченно-прекрасны цветы, так чисты и печальны птичьи голоса, никогда не поднимались так высоко голубоватые горькие травы. Или — это только кажется ему? Словно Арта прощается со своими детьми… Может просто взгляд изменился? Но только никогда прежде в дни весны не плакало звездами высокое ночное небо…

Гортхауэр бродил по лесу, когда вдруг — услышал. Он даже не сразу понял, что это: показалось — песнь Арты звучит в нем. И замер, не решаясь подойти ближе, словно боялся спугнуть трепетную чуткую птицу. Человек поет так, лишь когда он один, и нет дела до того, что подумают о его песне другие.

Постепенно он стал различать слова: