Летопись «Механики»

Он попенял мне – мол, напрасно ты меня матом обругал, – посмотрел на меня недобрыми пьяными глазами, оценил, что он-то пьяный, а я-то нет и если он со мною сейчас вступит в схватку, то, скорее всего, будет бит. Оценил, наверное, правильно… и попятился в сторонку. Осмотрел местность с высоты своего двухметрового роста – и на широком разделительном газоне улицы Дмитрия Ульянова обнаружил трёх соотечественников, сидящих кружком и занимающихся привычным вечерним делом: то есть бухали мужики. Запеленговал их, взял азимут примерно на эту компанию и, подволакивая здоровенные ноги, мелкой рысью потрусил к ним.

Ну, потрусил и потрусил, пьяная рожа. А я остался менять колесо. Занимаюсь, значит, сменой колеса, но краем глаза поглядываю: а чего это там мой пассажир задумал? А пассажир ведёт интенсивные переговоры с пьянствующей публикой, при этом бурно жестикулирует и показывает в мою сторону. Причём жесты, блин, недоброжелательные! Ну, что тут поделаешь? Я в их сторону поглядываю, а колёсико-то меняю…

Бухающая публика поднимается с травки и, ведомая моим высокорослым бородатым пассажиром, движется в мою сторону. Причём по динамике их телодвижений намерения мужиков мною трактуются как явно недружелюбные. Подтягивается помаленьку вся эта троица с пьяным священником во главе – а покуда они подтягиваются, я их примерно ранжирую: двое вроде нестрашные – обычные работяги, лет по тридцать, не особо высокие, не особо плечистые и даже не особо агрессивные… Но есть предводитель: коренастый, в плечах пошире, настроен по виду решительно. Вот он-то как раз и идёт первым.

Я поглядываю на него, машинку с домкратика спускаю. Колесо уже прикрутил – всё, в общем, готово, и задержись они минутки на две, так я, может, уже и уехал бы… но, блин, не задержались.

Подходя ко мне, предводитель чуть замедляет шаг и наблюдает картину: машина с домкрата спущена. Домкрат стоит на земле – а это, напоминаю, восьмидесятисантиметровая зубчатая кованая рейка. То есть такой железякой я не то что от троих – я от тринадцати отмахаюсь безо всякого затруднения, тем более стоя спиной к машине: сзади на меня не напасть.

Предводитель это понимает. Понимает, что если ему сейчас кинуться в битву, то с их стороны будут потери. Причём не исключено, что фатальные. (Ребята, кованая зубчатая рейка! Восемьдесят сантиметров длиной! Ни фига не шутки, доложу я вам.)

Я её в руку не беру, потому что понимаю: вот сейчас я за неё схвачусь – и это будет жест агрессии. И предводитель понимает: вот сейчас сделай он ко мне резкое движение – это тоже будет жест агрессии, и тогда понеслось! Ему увечья не нужны – да и я, собственно, в герои не рвусь.

Вот такая переглядка полсекунды… секунду… не помню сколько – причём сложные ситуации мозги отрабатывают очень чётко и каждое движение, каждую координату ноги каждого из соперников – всё это я вижу и фиксирую совершенно железно. Подниматься в полный рост тоже не спешу – это опять-таки будет агрессивный жест.

Сижу на корточках, на расстоянии полувытянутой руки от меня торчит москвичёвский домкрат. Переглядываемся. Намерения у троицы были вполне себе боевые, они уже адреналин в кровь выбросили и биться-то собрались… но обстоятельства (которые они увидели и проанализировали своими чуть затуманенными, но не в хлам бухими мозгами) – они для них неблагоприятны. Вот не надо бы им сейчас со мной драться – это ребята чётко понимают и не ошибаются. А настрой-то тем не менее был на битву! И главный осознаёт, что он – главный и что принимать решение ему! Ему надо как-то действовать. И он действует совершенно логичным образом.

Он тычет пальцем в моего попика, потом показывает на меня и спрашивает его, эдак с нажимом:

– Видишь?

Попик молчит.

Главный повторяет:

– Видишь? У него руки грязные… – И дальше по нарастающей идёт патетика: – Он работает, как я! – И бьёт себя кулаком в грудь. – И ворует – как я!

Уж не знаю, почему главный так решил, но он был в этом уверен.

И опять он бьёт себя кулаком в грудь:

– И ты хочешь, чтобы я его, моего классового братана, за три рубля побил?

Попик молчит. Градус «социального напряжения» зашкаливает – и с этими патетическими словами главный бьёт попа по лицу. Не в подбородок – а, скажем так, в скулу и в ухо. Бьёт сильно. Поп падает. Он пьяненький… он высокий, тощий, да и не ожидал он такого поворота дела.

В общем, зарядили ему прилично.

Я не вмешиваюсь. Меня – не касается. Не со мной разговор.

Но внимательно смотрю за полем боя. Дальше предводитель продолжает свой страстный монолог, но уже в теософическом ключе:

– А ты… если тебе разбили одну половину лица, обязан подставить мне вторую. А ну вставай, подставляй свою рожу!

Поп пытается что-то возражать – мол, с точки зрения богословия данная ситуация, по его мнению, выглядит несколько иначе… Но при этом он потихонечку подбирает под себя ножки, коленки выпрямляет и начинает подниматься – и в этот раз получает с левой, по другой половине лица, и получает крепко.

Губы, нос задели… в общем, попик опять летит на землю и подниматься-то уже не пытается.

Главный подводит итог:

– Вон оно как! Блин…