Летопись мужества

Сегодня ночью Москва снова подверглась беспощадной варварской бомбардировке. Сгорели десятки жилых домов и домишек. Надо ли объяснять, какие «военные объекты» уничтожает гитлеровская авиация? Госпиталь, поликлиники, Книжная палата, школа - вот куда метили фугасные бомбы. Уничтожен один из красивейших домов Москвы эпохи ампира. Я шел на рассвете через город - бомбардировка меня застала далеко от дома. Развороченные дома, битое стекло, гарь. Вот выносят из дома труп женщины. Вот санитары несут раненую девочку. Улицы полны народом. На всех лицах решимость и ненависть. Погорельцы из деревянных домиков на окраине проходят по улице. У некоторых узлы с вещами. Одна старуха торжественно, по-библейски, проклинает Гитлера. Молодой красноармеец ей говорит: «Вы не сомневайтесь - мы его прикончим».

Я не видел слез - только гнев. С необычайным мужеством всю ночь москвичи гасили зажигательные бомбы, ликвидировали пожары. Героически вытаскивали людей из-под обломков, из огня. И только-только прозвучал отбой воздушной тревоги, как сейчас же стали убирать обломки, подметать тротуары, вставлять оконные стекла. Сейчас - полдень, и Москва, проведшая две бессонные ночи, работает, работает еще яростней обычного. Может быть, гитлеровцы рассчитывали вызвать панику, пробудить малодушие? Они просчитались. Фашистские бомбы лучше всех статей, всех радиопередач рассказали Москве о жестокости и низости врага.

После первого месяца войны мы вступили в новую фазу. Я не раз указывал, что Гитлер торопится. Сопротивление Красной Армии разбивает его планы. Он теперь готов на все. Вчера его авиация возле Новгорода трижды возвращалась, чтобы расстрелять на дороге беженцев - женщин и детей. Среди беженцев не было ни одного мужчины. Гитлеровцы аккуратно, с бреющего полета убивали детей. Передо мной фотографии - детские трупы. Гитлер хочет устрашить русских. Он пойдет на все. Его химические батальоны уже в нетерпении разгружают ящики с минами - зеленые или голубые полоски - газ…

Они не знают наших людей. Выдержка и ненависть - вот ответ. Грозное слово «месть» встает из-под дымящихся обломков, глядит из мутных глаз убитых детей. «Мы отомстим!» - говорят красноармейцы, уходя навстречу врагу.

24 июля 1941 года

Тревога меня застала в Наркоминделе после пресс-конференции. Я оказался в убежище с иностранными корреспондентами. Среди них американский писатель Колдуэлл. Помню его рассказы - жестокие и человечные. В них много от глины и от мастера. В два часа ночи он надел шлем и поехал на радио: выступает для Америки. Верт был в Париже и в Лондоне, другой англичанин был в Испании: это специалисты по войне и по фугаскам. Многие из них настроены скептически: опасаются «молниеносной» развязки. Они не знают русской силы сопротивления…

В театрах актеры - дежурные по противовоздушной обороне. Сирена, и вот испанцы эпохи Лопе де Вега бегут на крышу к насосам.

25 июля 1941 года

В мои руки попало письмо одной немки, подписанное Кетхен и адресованное Grockimann. Письмо отправлено из города Drossen возле Франкфурта-на-Одере. Кетхен указывает, что пишет письмо в помещении местного отделения национал-социалистской партии Ortsgruppe. Письмо представляет огромный интерес признаниями об отношении польского населения к гитлеровцам.

Вот наиболее любопытный пассаж: «Со мной едет фрау Brantickam, чтобы со мной ничего не случилось. Здесь сбежали два поляка, их все боятся. Вообще, как эти поляки, теперь ведут себя - неслыханно! На прошлой неделе множество поляков доставили в полицию. Там они получили изрядную порцию. Понятно - с начала войны против России они вели себя вызывающе. Грозят работодателям. Некоторых из них арестовали. 22 июня, когда пришло известие о походе на Россию, в Дроссене один субъект меня остановил, грозил мне. Они, наверно, думали сейчас сделать то, что им не удалось осенью 39-го года. Но их укротят, эту шваль. На одной ферме поляк убил хозяина и жену и убежал. Сын, приехав в отпуск с фронта, нашел трупы. Какая мерзость эти поляки! Мы были слишком гуманны к этому сброду».

Вслед за этим Кетхен пишет, что она получила от mutti печенье, что она сейчас будет пить ликер с секретарем «ортсгруппы» герром Rowe и что она шлет своему Грокиманну «страстные поцелуи».

Эта Кетхен сентиментальна, как классическая Гретхен. Она кровожадна и тупа, как образцовая гитлеровка. Ее признания представляют тем больший интерес, что она пишет не из захваченного края, но из самой Германии, куда гитлеровцы нагнали рабочих-поляков. Она скромно называет рабовладельцев «работодателями». В маленьком прусском городке Кетхен боится одна передвигаться. Она ругается площадной руганью, говоря о поляках. Легко догадаться, как упомянутый в письме герр Рове, любитель «Майн кампф» и ликеров, «усмиряет» поляков. В победоносной Германии царит страх.