Летопись мужества

Нет нужды говорить о том, как мы ненавидим фашистов. Я читал недавно телеграмму из Лондона о том, что немцы в одном из лагерей для военнопленных англичан «наконец-то устроили души». Я радуюсь за наших союзников. Но мне хочется сказать французам, что передо мной приказ командующего 44-м немецким корпусом, в котором немецкий генерал советует своим солдатам вести себя на Кавказе «иначе, чем на Дону» — не насиловать женщин, так как «у мусульман строгие порядки». Честь русских женщин для этих подлецов не преграда…

Что добавить? Что русские пленные вместо душей получают плетку, что им вырезывают звезды на спине, что их заставляют руками чистить немецкие уборные? Французы меня поймут. Несколько дней тому назад я получил письмо, найденное на убитом немецком офицере. Вот отрывок: помещик Эрнст Вергау пишет сыну из Пиллау (Восточная Пруссия): «У меня работал на конюшне француз. Он уверял, что он студент, и капризничал. Ты видишь, эти парижские штучки — как будто он Клемансо. Я его поставил на место. Он не хотел есть еду, которую я даю всем пленным. Подумать, что они едят немецкий хлеб, эти свиньи! Тогда я ему сказал: „Жри лягушек, все знают, что французы лягушатники“. Он убежал, но его нашли — две полицейские собаки за ним гонялись до утра. Тогда я его привязал к столбу и написал: „Клемансо — негр — лягушатник…“ Души не для русских и не для „лягушатников“…»

«Подкрепление» — это слово повторяют бойцы как заклинание, это слово поддерживает горсточку героев, которые выдерживают атаки немецких танков. Мы узнаем каждый день о новых подвигах. Трое отбили атаку немецкой роты. Восемь человек уничтожили семнадцать немецких танков. Умирая, герои ждали подкрепления.

«Подкрепление» — это слово повторяет Россия. Сложное дело дипломатия. Она напоминает карточную игру. Часто умники остаются в дураках. В ней важна хитрость, но в ней очень легко перехитрить себя. Сложное дело стратегия. Но война не на карте, а на земле и проще и сложнее. Можно все рассчитать, все обдумать и опоздать на четверть часа. Победа — женщина, она не любит чересчур осторожных. Но кроме дипломатии и кроме стратегии есть еще одно: сердце народа. Я думаю о морских пехотинцах в Дьеппе. Что они чувствовали, покидая берег Франции? Два года разлуки, два часа встречи… Как глядели французские женщины на уходящие корабли? Это тоже относится не к дипломатии и не к стратегии, а к сердцу народа. Это понятно защитникам Сталинграда. Поймут ли это те, которые еще имеют возможность не понимать?

8 сентября 1942 года

Швеция — одна из немногих стран Европы, оставшаяся нейтральной. Не наше дело сейчас говорить о том, кому и чему обязана Швеция этим нейтралитетом. Я не хочу сейчас говорить о том, как понимают те или иные шведы нейтралитет, что больше их занимает — земля, небо или вода. В конечном счете можно ревнивей относиться к небу, нежели к железным дорогам, проходящим по исконно шведской земле.

Как Швейцария, Швеция окружена солдатами одной из воюющих стран. Однако в характере шведов — независимость, гордость. Шведы стараются понять смысл происходящей на Востоке трагедии. Я попытаюсь помочь моим читателям распознать некоторые причины русского сопротивления.

Шведы хорошо знают Германию и не знают России. Все внешнее как бы говорит о близости к Швеции Германии — не только географической — исторической. Немецкий язык легко доступен шведу. Жителя Мальме не удивит архитектура Северной Германии. Студенты Упсалы понимают рассказы о жизни былого Гейдельберга. Романтика старой Германии, ее музыка, ее липы, ее сентиментальная и опрятная любовь еще живы в сознании среднего шведа. Ему и невдомек, что живое в его сознании давно умерло в гитлеровской Германии. С другой стороны, завоевания современной техники, больницы, школы, типографии Германии еще недавно рядовому шведу казались образцовыми. Он не успел задуматься над тем, что скрыто под лаком образцовой цивилизации.

Россия для такого среднего шведа неизвестная и глубоко чуждая страна. Вспоминая учебник истории, он невольно добавляет — враждебная страна. Он забывает, что Карл XII был под Полтавой, но он помнит, что русские были в Питео. Русские города представляются ему огромными восточными деревнями, русская жизнь полуварварской. Он оскорблен предполагаемым отсутствием семьи и «распущенностью» русских. Если он не любит шведских коммунистов, он наивно думает, что Советская Россия — это в большом размере тот или иной шведский коммунист. Никогда он не поверит, что природа России сродни шведской природе, — ему кажется невозможной даже такая связь. Наконец, он возмущается «отсутствием свободы» в России, не замечая, что зачастую об этом говорят люди, искренне ненавидящие свободу, выученики Геббельса и кандидаты в Квислинги.