Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря

Достигши же 17-летнего возраста, я получил наконец от своих родителей согласие на поступление в монашество и, будучи еще господским человеком, поступил в Саровскую пустынь. По прошествии двух лет игумен Саровский о. Нифонт благословил меня, как оказавшегося по искусе способным к монастырским послушаниям, хлопотать об увольнении из крепостного состояния. Это побудило меня отправиться в Санкт-Петербург, и здесь промысел Божий указал мне обратиться с просьбой об исходатайствовании столь желаемого мною увольнения к настоятелю Сергиевской пустыни о. архимандриту Игнатию. Добрый настоятель тотчас же согласился на мою просьбу и вскоре действительно исхлопотал мне это увольнение. По представлении его о. Нифонту я был принят в Саровской пустыни послушником, а оттуда перешел в Нижегородский Печерский монастырь, где и поныне нахожусь под покровом Царицы Небесной. Таким образом исполнилось в точности предсказание о. Серафима».

Родные сестры, из дворян, девицы Екатерина и Анна Васильевны Ладыженские*{Екатерина Васильевна Ладыженская была 15 лет настоятельницей общины.}, находившиеся в числе сестер Дивеевской обители, повествовали следующее:

«В 1832 году родной брат наш О. В-ч Ладыженский, находящийся ныне председателем военной комиссии в Оренбурге, был послан в Китай, для сопровождения духовной миссии. Так как дорога эта лежала через Нижний Новгород, где мы имели родную бабушку, игуменью в Крестовоздвиженском Девичьем монастыре, то, желая как посетить престарелую свою бабушку, чтимую всеми, знающими ее, и даже отцом Серафимом, так равно и повидаться с нами, сестрами своими, жившими тогда в Пензе еще в мире, брат наш вызвал нас в Нижний Новгород.

Сам он прибыл туда на Страстной неделе Великого поста, в самую распутицу, и по необходимости должен был дожидаться здесь лучшего пути, тем более что от дурной дороги занемог. В последнюю турецкую кампанию он был ранен в левую руку, и теперь боль в руке возобновилась и заставила его лечиться и брать ванны.

Мы же, четыре сестры, имея счастье знать и питая горячую веру к молитвам преподобного о. Серафима, воспользовались этой невольной остановкой брата и начали убеждать его съездить с нами в Саровскую обитель, чтобы удостоиться видеть и получить благословение о. Серафима на такой долгий и опасный путь.

После многих усилий он наконец склонился на нашу просьбу, но не по вере в святость жизни и прозорливость о. Серафима, которого хотя и уважал, но далеко не разделял к нему наших чувств, а единственно для успокоения нашего, по любви к нам, так как мы твердили ему беспрестанно, что только тогда будем спокойны на его счет, когда он посетит с благоговением чтимого нами старца.

Накануне отъезда мы имели с братом большой разговор и спор о св. иконах. Мы называли многие иконы чудотворными, а брат опровергал нас, говоря, что различать иконы и называть некоторые из них чудотворными есть дело суеверия и что все иконы одинаковы.

Поехали же мы в Саров с таким расчетом, чтобы пробыть там воскресный или какой-нибудь другой праздничный день; нам хотелось, чтобы брат увидел о. Серафима первый раз в церкви, когда он будет приобщаться Св. Тайн.

По приезде мы все отправились к ранней обедне, за которой обыкновенно приобщался о. Серафим; и когда она кончилась, брат наш вошел в алтарь, чтобы принять там благословение от о. Серафима и передать ему несколько слов от бабушки нашей, игуменьи, и от преосвященного Афанасия, который управлял тогда Нижегородской епархией, а впоследствии был переведен в Тобольск, где и скончался; мы же возвратились в занимаемую нами гостиную келью.

Вскоре возвратился и брат наш, и мы заметили в нем большое изменение. Первым словом его было сознание, что о. Серафим сотворил над ним чудо. Именно он говорил: "Пока я передавал о. Серафиму то, что поручили мне передать бабушка и преосвященный, он взял меня за больную мою руку и так крепко сжал, что я только от стыда не вскрикнул, но теперь не ощущаю в руке решительно никакой боли".