Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря

Раз собралось много гостей к Ульяне Григорьевне, батюшки Василия дети и еще некоторые. Пелагея-то Ивановна сидела-сидела да и говорит: "Что ж? И у меня есть своя гостья, пойду ее приведу". Встала и ушла. Смотрим: идет и несет на руках прехорошенькую черненькую собачку какую-то барскую. "Вот, — говорит, — бабенька (так звала она Ульяну Григорьевну), тебе и моя гостья; она тоже кушать хочет, дай ей кусочек". И села, а собачку-то на колени себе положила. Я так и залилась от смеха, а Ульяна-то Григорьевна сердится. Пелагея-то Ивановна ей и говорит: "Бабенька, а бабенька, ты не сердись, ведь и ей кушать хочется, не жалей, дай ей кусочек-то. Я вот и говорю Поле-то*{Поля — Пелагея Гавриловна была послушницей при Анне Герасимовне}: дай, говорю, собачке-то кусочек, что ж не дать!" Накормила собачку, и как накушалась, тут же она и пустила ее. — Что уж это значило, Бог весть; а что какая-нибудь в этом притча была, я знаю, потому что этакой собачки, и поискавши-то, тут взять было негде. Да и без притчи, зря, так себе, никогда и ничего она не делала. Ульяна Григорьевна всегда была так гостеприимна, странноприимна да нищелюбива, что, бывало, никого-то не пропустит, и всяк к ней идет, и всякого-то она приветит, и накормит, и напоит, так что все, что имела, в это прожила, а умерла, так и похоронить почти было нечем.

Раз умерла у нас одна сестра в больнице, звали ее Агафьей Лаврентьевной. Ей еще батюшка Серафим так предсказал при жизни, когда она здорова и молода была: "Тебя, матушка, на тот свет проводит апостол Петр". Уж три года лежала она в болезни, язык совсем отнялся, только, бывало, лепечет одно слово: "лета да лета". Намаялась, ну и вправду скончалась она в один час с нашим священником отцом Петром. И исполнилось батюшкино предсказание ей, что апостол Петр проводит ее в Царство-то Небесное. Вот когда хоронили ее, сестры смотрят, как ее понесли, да и говорят: "Хорошо ей там будет, настрадалась раба Божия". А Пелагея Ивановна, случившаяся тут, сделала точно зонтик рукою-то над головой от солнца, поглядела вверх на небо да и говорит: "Раба-то Божия, раба Божия, да не доспела того места, как моя-то Ульяна".

Скончалась Ульяна Григорьевна в день моих именин, в день памяти Симеона и Анны. Вот как, бывало, придут мои именины-то, Афанасия Назарова*{Афанасия Назарова (в мире Аграфена Николаевна) пребывает доныне в обители Дивеевской.} на чай-то и позовет и пирожок испечет. Я и начну тревожиться и роптать. "Вот, — говорю, — еще что выдумали? Именины справлять? К чему это?" А Пелагея-то Ивановна погрозит, бывало, и говорит: "Смотри, батюшка, ты у меня память бабушкину всегда твори. Никто кроме нее меня не взял, дуру". И очень-очень всегда любила и чтила она ее.

Первые-то десять лет, если не более, возилась она с каменьями. Возьмет это платок, салфетку или тряпку, всю-то наложит пребольшущими каменьями до верху и знай таскает с места на место, полную-то келью натаскает их, сору-то, сору и не оберешься. Уж и бранилась-то я с ней, и всячески старалась отучить ее от этого, не тут-то было, таскает да таскает. Бывало, себя-то самое в кровь изобьет, даже жалость глядеть. И чудное дело, скажу вам; чего-то чего только с этими с каменьями она, бывало, ни проделывала.