Летопись жизни и служения святителя Филарета (Дроздова). Том IV

• Из воспоминаний епископа Никодима (Казанцева): «13 февраля 1840 года. Во вторник недели о Блудном сыне я был у Митрополита Филарета. Представление сие мое записано мною своевременно. Выписываю буквально: Пришел я в 10 часу дня. Доложили обо мне: приказано подождать. Я пошел к Александру Петровичу Святославскому (Письмоводитель Владыки). Пробыл минут двадцать. Потребовал Владыка. Вхожу, кланяюсь; получил благословение. Приказано сесть поближе. Владыка: “Что ты теперь делаешь?” Я: “Ничего”. Владыка: “Давно ль без дела?” Я: “С месяц”. Владыка: “А тогда что делал?” Я: “Писал предположение о переводе Св. Отцев”. Владыка: “Какие у тебя были главные мысли?” Я (замялся): “Предположено труд перевода разделить по Академиям; печатать уроками, периодически”. Владыка: “Нехорош твой проект. Периодический срочный труд и печатание: 1) затруднит Академию, особенно в месяцы экзамена и год выпуска; 2) не удобен по тому, что будет разсекать целость творений Отеческих; 3) нехорошо, что положена плата переводчику за лист. Тут может выйти: для большей платы будут спешить переводить, а о совершенстве перевода не позаботятся. Да разве Академии без дела, что их потчиваешь такими тягостными трудами? Если учащих в Академиях обязать строгим предписанием к сим посторонним для них трудам, они будут нехороши в классе: отнимешь у них время. Ты бы Вятскому Ректору (т. е. мне) порекомендовал такую работу”. (Это было сказано полусеръезно и с полуулыбкою.) “Александр Иванович Карасевский вздумал управлять нашими духовными делами. Ему, правда, и дано право на это. Да он очень благоразумно делает, что, не зная наших дел, употребляет для сего из наших (т. е. меня). Ему все простительно. Говорит как разумеет и как ему представлено (т. е. от меня). Но ты как не рассудил спросить никого, кто постарше тебя, а принялся решать такие трудные, до всего духовенства относящияся задачи одною своею головою?” Я: “Не смел утруждать, будучи отделен от духовных моим настоящим положением, о чем непрестанно жалею”. Владыка: “Такие извинения никуда не годятся, я их не люблю. Чего тут опасаться безпокоить, где дело идет об общем благе? Хорош ли бы я был, если бы, идя ночью, видел человека, упавшаго в яму, и прошел мимо его потому, что, не имея возможности вынуть его один, не осмелился обезпокоить близ живущаго соседа? Кто тебе отказал и кто откажет? Опасаться тут нечего: это не тайна. А совет старшаго был бы тверд, и тебе полезен, и к делу годен”. Помолчав немного, Владыка тяжело вздохнул с молитвой: “Утверждение на Тя надеющихся, утверди, Господи, Церковь! Кажется, уже и мы живем в предместьях Вавилона, если не в нем самом. Как мало замечают знамения вышняго Промысла, противодействующия и полагаемыя во обличение неправодействия! Куда идут? Чего хотят? Не жалеем, что сокращают и отнимают вовсе власть: видно, на то есть воля Божия– за наши грехи. Но жаль, что терпит общее благо. Все только портят, а не усовершают” <…> В многократных моих беседах с Карасевским (я был у него вроде его компаниона, послушника, исполнителя его приказаний, по распоряжению графа Протасова) я не раз входил в разсуждения о переводе классической древности– Греческой и Латинской на русский язык и удостоверял, что только с того времени, как будет переведена на Русский язык классическая древность, можно ожидать, что в России водворится самостоятельное классическое образование. Так было у Англичан, у Французов, у Немцев. За тем, еще настойчивее я утверждал, что только с того времени, как русские богословы будут читать Святых Отцев на Русском языке, можно ожидать, что они будут самостоятельные и зрелые Богословы и не будут зависеть от Латинских, Немецких, Французских и Английских богословов и богословий. Карасевский мне предложил изложить сии мои мысли на бумаге. Я это сделал и подал ему. Карасевский, видно, с сим моим проектом явился к Митрополиту Филарету. По свойственному мне легкомыслию и торопливости (аможет быть, меня и торопили) я позабыл (винюсь) с сим проектом сперва явиться к Митрополиту Филарету» (Казанцев. С. 53–55).

Между 23 января и 13 февраля (без даты). Письмо наместнику Лавры архимандриту Антонию (Медведеву): «Простите меня, Отец Наместник, за умедление ответа на письмо, которое сильнее других требовало ответа. Оно нашло меня больным и не таково было, чтобы мне от него стало легче. Болезнь моя началась 11 дня, и вчера только в первый раз был я в церкви. Да какой же ответ, скажете Вы? – Желание Ваше удалиться принесло мне такой помысл печали, который неохотно разрешается в рассуждения и слова. Можете догадаться, что мне не легко Вас отпустить: во-первых, потому, что по благости Божией вижу Вас весьма полезным для обители, во-вторых, потому, что, имея к Вам полную доверенность и веря Вашей доверенности ко мне, нахожу в сем по управлению много облегчения и успокоения» (Письма преподобному Антонию. С. 54. № 249).