Летописец. Книга 2. Тень во времени

Иногда Георг мечтал сделать то, о чём говорил Оскар Мирн: сжечь Истинную Летопись. Получалось у него это разве что в снах. Дело было не только в магической вещи и Мае. Дайрус не обращал внимания, но члены Королевского Совета не раз горячо обсуждали между собой появление скантских алтарей и бродячих «волхидов» с их призывами, предсказаниями, угрозами. Страну захлестнули всплески языческих ритуалов, всё более шумные празднования скантских праздников в дни солнцестояния и равноденствия. После костров и монастырских погромов времён Айвариха власти не решались обуздать идолопоклонников, тем более что их главного идола – Истинную Летопись – никто в Сканналии тронуть бы не посмел. С именем Летописи на устах всевозможные «маги», «чернокнижники», «вещуны» отравляли веру, бередили народ, который после недавних потрясений наивно принимал всю эту ерунду за чистую монету. На проблему накладывались нерешённые конфликты эктариан с зарианцами: они не желали уступать место соперникам по вере и спорили между собой, кому принадлежит кафедральный собор. Дайрус после коронации так и не поменял закон, делавший короля главой церкви. Он заявил, что зарианцы и эктариане – дети одного Бога, пусть каждый молится, как считает нужным, король же будет выступать судьёй по спорным вопросам. Наспех собранный Церковный Собор утвердил эдикт. Теперь споры копились, решения откладывались, протесты с обеих сторон усиливались, грозя когда-нибудь прорваться. Георгу не было дела ни до старых, ни до новых богов – он не желал вражды из-за веры и на своих землях навёл порядок, вынудив верующих договориться друг с другом.

– Сколько здесь портретов? – голос Марции оторвал Георга от мрачных мыслей. Оказывается, они уже добрались до Тёмной галереи. Георг надеялся откланяться по пути, но Марция так старалась выглядеть заинтересованной, что он решил остаться. К тому же Сиверс, кажется, не знает, о чём говорить. Георг видел, что он слегка растерян и тоже не прочь уйти.

К Ноэлю Сиверсу он испытывал двоякие чувства. Его подчёркнуто старомодные наряды, неуверенность в себе вызывали у многих раздражение и насмешки, Георг же видел в нём внутреннюю гармонию и независимость от мнения окружающих, которым безотчётно завидовал. Ноэль ничего особенного не ждал от жизни, ни у кого ничего не просил, тем не менее получил любимую женщину и отличного сына. Георг понятия не имел, есть ли у Сиверса сейчас женщина, зато отметил, насколько плохо выглядит Ноэль. Вероятно, он чем-то болен.

– Здесь тридцать два изображения королей и королев, – Георг знал эти работы наизусть.

Портреты занимали большую часть стены – на фоне скромных работ особенно выделялись два огромных полотна. Правда, Георг всегда смотрел не на размеры, а на лица, оценивая руку художника. От одного конца коридора до другого менялись эпохи, костюмы, причёски, приёмы, манера письма, однако выражения лиц и глаз не зависели от времени – только от мастерства художника и характера личности, которую он писал.

Первые портреты появились лет двести назад. Каждый король считал долгом оставить своё изображение, да ещё, как правило, не одно. В галерею вешали один портрет короля, остальные пылились на складе, подробно описанные в списке дворцового имущества и никому не нужные.

Портрет Валамира в образе святого, написанный лет через триста после смерти первого сканналийского короля, напоминал икону на дереве. Георг не видел, как был написан небольшой портрет Райгарда Второго, но рука Алика Двара, барундийского художника, чувствовалась сразу. Георг учился у него в Барундии.

– Я думал, портрет пропал, – он задумчиво посмотрел на преданного им когда-то короля.

– Катрейна сохранила его, – тихо сказал Ноэль.

– Давненько я тут не бывал, – Георг огляделся. Из новых работ в галерее появился офорт, изображавший Айвариха в образе безумного Иригора. Интересно, какой насмешник его сюда принёс? Лист явно вырвали из книги, отпечатанной в типографии Килмаха. Да, это его линии, хотя привычная монограмма «ДК» отсутствовала. После смерти Айвариха художник уехал в Барундию, где объявился при дворе Гиемоню Недавно он вернулся в Сканналию и сейчас усердно рисовал портрет Дайруса. Георг предпочёл бы удалить Килмаха из дворца, однако Дайрусу он нравился.

– Об этой картине говорила ваша жена? – восхищённо спросила Марция, остановившись у портрета Катрейны.

– Да, – коротко ответил Георг. Катрейна стояла в свадебном белом платье, на котором едва различались детали шитья – словно белое облако окутывало фигуру восемнадцатилетней девушки; лишь на расстоянии мазки соединялись в идущие по подолу узоры, шнуровку и бледно-розовые цветы на корсете, обшитом жемчугом. Окружающие девушку люди также были слегка не в фокусе, их одеяния казались чёрно-белыми, как на карандашных рисунках. Лицо Катрейны художник прорисовал отчётливо: лёгкая улыбка, полуприкрытые веками глаза, слегка растрёпанная ветром причёска. На её шее сверкали рубины изящного ожерелья.