Летучие мыши

Игорь Срибный Мужской закон

Часть первая

Путь твой долог, солдат,
 Когда ты идешь с войны….
 Здесь не нужен тебе автомат,
 Ни привета здесь нет, ни любви…
 И тебе нестерпимо больно,
 Когда топчут твою мечту.
 От смерти ушел ты невольно
 И пришел в пустоту…
 Ты идешь, и каждый новый город
 Снова причиняет тебе боль.
 Помнишь всех, кто на войне был дорог,
 И на раны память сыплет соль…
 Здесь, парень, тоже война —
 Прямо за твоей дверью.
 Не дает ни покоя,  ни сна,
 Ни во что ты уже не веришь!
 И тебе остается дорога,
 Это место, где ты свободен.
 Лишь в дороге исчезнет тревога,
 Если силы уже на исходе.
 Путь твой долог, солдат.
 Каждый шаг — это только начало.
 Не дойти до раевых врат
 Впереди еще много привалов…
 Когда проливается первая кровь,
 Выигрывает ли кто-нибудь?
 Война идет из глубины веков,
 Разрывая солдатскую грудь!
 Боль в сердце — без перерыва.
 Путь долог. И тяжело, как в аду.
 Там свет — у конца обрыва,
 Когда-то к нему дойду?
 Ты должен сражаться день и ночь,
 Чтобы выжить и победить!
 И  жизни друзей уносятся прочь,
 И не всех удалось схоронить.
 Каждый шаг — это только начало.
 Боль в сердце — без перерыва.
 Один выстрел — и тебя не стало
 Камнем катится тело с обрыва….
 Выигрывает ли кто-нибудь?
 Путь твой долог, солдат…
 Путь долог…

Вместо пролога…

Группа ушла далеко за перевал, и только здесь стало ясно, что идти дальше не имеет смысла: в горах быстро темнеет, а впереди громоздился высокий горный кряж, преодолеть который группа уже не успевала…

Кефир и Могила ушли искать пещеру, пригодную для ночлега, а остальные упали на рюкзаки, забросив ноги на высокие валуны.

Новый начальник разведки майор Дорошин, впервые возглавивший поиск, начал развязывать шнурки на берцах…

— Не делай этого! — сказал Седой, искоса взглянув на майора.

— Почему? — удивился Дорошин. — Пусть ноги отдохнут.

— Если сейчас снимешь ботинки, ты их потом не сможешь надеть, — пробурчал Седой. — Это аксиома.

Майор Дорошин прекратил своё занятие и, как и все разведчики, забросил ноги на валун.

Стало смеркаться… Окровавленный кусок неба на западе отчаянно сражался с надвигающейся ночью за жизненное пространство. Казалось, что облитые кровью вершины гор зашевелились и вспухли гигантской живой волной, готовой обрушиться на группу сверху… С гор потянуло холодом… Дорошенко зябко поёжился, кутаясь в ворот бушлата. Ему стало жутковато в этой теснине горных хребтов, и потянуло на разговор.

— Слышь, Егор! — сказал он почему-то полушёпотом. — А тебя почему Седым зовут? Из-за того, что волос седой?

Седой долго молчал, закрыв глаза.

— Ты когда-нибудь слышал звук, когда пуля входит в мёртвое тело? — вдруг спросил он, не открывая глаз.

— Н-не доводилось, — почему-то заикнулся Дорошин.

— В Афгане у кишлака Бедак мы вторые сутки лежали в засаде на караван. Группу повёл новый командир — лейтенант Некрасов. Тебе прекрасно известно, чем кончаются в разведке штампы… Нельзя повторяться… Нельзя ходить дважды по одной и той же дороге… Ну, и так далее… Так вот, на той тропе, что мы сторожили, до этого мы уже «забили» два каравана, и Некрасов прекрасно знал об этом. Но повёл нас именно к Бедаку. На рассвете второго дня, на самой заре начал бить снайпер духов. Тремя выстрелами он сложил гранатомётчика и радиста. А мы никак не могли засечь его! Радист ещё шевелился, и лейтенант Некрасов пополз к нему. И тогда снайпер начал издеваться над ним, всаживая пулю за пулей в сантиметре от его головы — в самую грань между жизнью и смертью… Но каждую третью пулю он вбивал в мёртвые тела рядом. Этот звук… Это чавканье, с которым пуля пробивает мёртвое уже тело… Потом ему надоело играть с Некрасовым в жизнь-смерть, и он выстрелил ему в голову… Я лежал в двух метрах от Некрасова и всё видел и слышал, но ничем не мог ему помочь… Всё это длилось не больше минуты… Потом снайпер ушёл…

Седой замолчал. Казалось, он полностью погрузился в свои воспоминания…