Летучий француз

Зато море… Оно, наоборот, ждало слишком долго. Да, он описал чуть ли не весь обозримый мир. Его герои не по разу пересекли все континенты — за исключением разве что Антарктиды («Ледяной сфинкс» тут, пожалуй, не в счёт). Их качали волны всех морей. Они поднимались в выси и опускались в бездны. А он сам? Единственный полёт на воздушном шаре — двадцать четыре минуты в обществе многоопытного, смелого и умелого аэронавта Эжена Годара, запомнившиеся на всю жизнь. Единственный рейс из Ливерпуля в Нью-Йорк на невероятном детище великого инженера Изамбарда Кингдома Брюнеля — гигантском пароходе «Грейт-Истерн». В молодые годы — короткая поездка в Шотландию, устроенная добрым другом ещё с лицейских лет, композитором Аристидом Иньяром. Потом — чуть более долгая — в Скандинавию: Дания, Швеция, Норвегия. Ещё одно, увы, незадавшееся плавание на угольщике в ту же Скандинавию — из-за рождения Мишеля тогда пришлось спешно вернуться уже из Копенгагена. А много ли времени провёл он на палубах всех трёх своих «Сен-Мишелей»? Несколько месяцев, если сложить все вместе. Короткие каботажные плавания из Ле-Кротуа на первом — запалубленном старом рыбацком шлюпе с крохотной каюткой. Практически ничего — на втором. В 1878 году, выйдя на третьем, самом любимом, из Нанта, он совершил первое большое плавание — испанский Виго, португальский Лиссабон, Кадис, Танжер, Гибралтар, Малага, Тетуан, Оран, Алжир… Потом — недолгий поход к берегам Шотландии. Но уже два года спустя задуманное путешествие на Балтику и до Санкт-Петербурга пришлось прервать из-за непогоды. А ещё через два года второе великолепное плавание по Средиземному морю — из-за каприза Онорины…

Если есть в мире справедливость, он просто обязан последовать за своими героями, собственными, а не чужими глазами увидеть столь полно описанный им самим Земной шар. Это в не меньшей мере его предназначение, чем литература. «Я умру, если не увижу Каспийского моря», — давным-давно сказал ещё живой тогда Гумбольдт. «Я буду жить, пока не увижу весь мир», — решил теперь уже мёртвый Жюль Верн. А поскольку мир постоянно и стремительно меняется, занятие это может оказаться нескончаемым и не приесться никогда.

И, наконец, Эстель… До неё с женщинами ему не везло. Подростковое увлечение кузиной, Каролиной Тронсон, было высмеяно. И отболело только лет десять спустя. В студенческие годы было ещё одно, тоже краткое и неудачное, причём виной всему — его собственное остроумие. Услышав на балу, как его избранница, Лоренс Жанмар, шёпотом пожаловалась подруге на впивающийся в бок китовый ус слишком туго затянутого корсета, он довольно громко заметил, что не прочь бы «поохотиться на китов в тех широтах». Невинная шутка, однако в результате Жюль был сочтён слишком фривольным и вообще неподходящей партией. А потом появилась Онорина — двадцатишестилетняя вдова с двумя дочерьми. К женитьбе на ней привели не пылкие чувства, но надежда на тихие семейные радости. Только радостей оказалось мало. Он грезил литературой и путешествиями, она — туалетами и драгоценностями, из-за чего в конце концов и пришлось перебраться в Амьен — подальше от разорительных парижских магазинов с их неиссякаемыми соблазнами…

Но утешение было-таки даровано — достопамятным летом пятьдесят девятого. Эстель Энен, в замужестве мадам Дюшен. Правда, утешение горькое: Жюль — уже женат, она — выходит замуж. И ничего не изменишь. Впрочем, важно ли это? Главное, что оба они говорят на одном языке, что сплетаются не только руки или даже чувства, но и мысли, что в её доме в старинном городке Аньере муж появляется только по выходным. И можно прогуляться по зелёному берегу Сены, покататься на лодке, благо Жюль всегда был отменным гребцом, посидеть на верхней террасе уютного ресторанчика «Сирена» или отправиться — рукой ведь подать — в Париж, заглянуть в ателье Надара, этого великолепного фотографа, великого воздухоплавателя и доброго друга, и там — это уж как повезёт — то поспорить с этим сумасшедшим русским революционером Бакуниным, то порассуждать о грядущих великих стройках с Фердинандом Лессепсом, то послушать Бодлера, то… И всё время чувствовать: мы двое — плоть едина и дух един. Увы, это единство распалось почти четверть века назад, когда Эстель умерла.

Все годы после Превращения — Жюль избегал слова «смерть» не из суеверия, но потому что и сейчас ведь был жив — он запрещал себе вспоминать об Эстель, хотя получалось это с трудом и не всегда. Но теперь — теперь пришла пора.

* * *