Летучий голландец

Вера крепко прижимает левое запястье Банана, Жанна бережно сжимает пальцами его шею.

А сестры все нет, и его уже ничто не спасет.

— Я — человек-яйцо! — кричит им Банан. — Оставьте меня в покое!

— Еще кофе? — спрашивает хозяин.

— Воды, — говорит Банан, — просто холодной воды!

Появляется холодная вода в высоком, запотелом стакане.

Страх отошел, забился в дальний уголок мозга.

— Слушай Beatles, — произносит хозяин, — тогда ты найдешь свою ампулу.

«Не найду!»— печально думает Банан.

Автобус останавливается. Последняя остановка перед Бодрумом.

Максим открывает глаза и выбирается из кресла.

Светает. Почти все пассажиры спят.

Английская дама с бриллиантами в ушах даже похрапывает, а вот турецкие продвинутые молодые люди выходят вместе с ним из автобуса.

Холодно, рубашка не согревает — сильный ветер дует со стороны гор.

Банан идет в туалет — он платный.

Ноги затекли и побаливают.

Небо светлеет, но еще заметны точки звезд.

И полная луна, огромная, красная, зловещая, как вчерашняя депрессия.

Или еще сегодняшняя?

Если он выбрался из комнаты, то она должна пройти. Если он все еще там, то депрессия просто спит, но тогда с минуты на минуту проснется.

И зашипит голосом Марго.

Банан оглядывается по сторонам: турецкие молодые люди курят у передней двери автобуса, шофер пьет чай, стюард бегом возвращается со стороны туалета.

«Вчера был странный день, — думает Банан, — хотя стейк на самом деле был очень вкусным!»

Когда он уже расплатился и выходил из ресторана, то хозяин сказал ему вдогонку:

— Take care!

— Береги себя!

Хотя это может значить — берегись!

Так береги себя или берегись?

Шофер позвал всех обратно в автобус, Банан плюхнулся на свое место.

Английская дама напротив все так же похрапывала.

Он устроился поудобнее и попытался уснуть, но сна больше не было.

Автобус катил под гору, слава богу, ни Марго, ни Ирины, ни Веры, ни Жанны.

Сон, чуть было не перешедший в кошмар, хотя вчера он ничего не пил.

Внезапно появилось солнце и осветило скуластые, невнятного цвета горы.

Чем оно становилось ярче, тем горы все больше обретали конкретный цвет: они были коричневатыми, с редкими клочками зелени.

Автобус резко тормознул, а потом покатил вниз.

И Банан увидел море.

Оно было справа, выплыло из-за головы спящей англичанки.

Дорога подошла совсем близко к обрыву. Кроме сероватой, будто окутанной легким туманом воды, за окном ничего не было.

Но туман начал рассеиваться, и море постепенно стало окрашиваться голубовато-жемчужным цветом, то самое Эгейское море, на котором он уже побывал в этом году.

Только в другой жизни.

Банан это отчетливо понимал.

Депрессия то ли еще не смогла проснуться, то ли решила не просыпаться вовсе.

Дорога пошла под резким углом вниз, лучи восходящего солнца проникали сквозь толщу воды, и хорошо стали видны освещенные ими рыбные садки — один, второй, третий, четкие темные квадраты, расположенные на желтоватом призрачном дне.

А потом Банан увидел невысокие белые дома.

Автобус, сбросив скорость, начал петлять по улочкам, то опять вверх, то вниз, пока не вырулил, наконец, к автовокзалу, и не остановился рядом с такими же экспрессами, пустыми и одинокими в этот ранний час.

— Бодрум! — сказал в микрофон водитель.

Потом подумал и зачем-то добавил:

— Галикарнас!

Галикарнас

Кролик ел вареную кукурузу, смешной карликовый кролик с длинными темными ушками.

Сам он был белым, вот только поверх шкурки будто специально нарисовали аккуратные темные пятна.

Банан шел по бодрумской набережной. Его бодрило, его галикарнасило, пьяно покачивало, пусть и был он абсолютно трезв, — просто в воздухе кто-то распылил веселящий газ.

Впервые Максим ощутил это с самого утра, еще на bus station, когда выпал вслед за англичанкой из автобуса, и ему вдруг ударило в голову: появилась необыкновенная легкость, произошел небывалый выброс адреналина, пришло предчувствие чего-то, что Должно произойти с ним в ближайшие дни в месте, от самого названия которого веяло бодростью.

Город Бодрум.

Хотя водитель был прав, кому Бодрум, а кому Галикарнас, по крайней мере, когда Александр Македонский, он же Великий, ровнял это место с землей то делал он это не в Бодруме.

И точно так же не в Бодруме правила некогда Артемизия I, при наследнике которой, тиране Лигдаммде, местный уроженец по имени Геродот, тот самый, которого впоследствии назвали «отцом истории», был вынужден бежать из своего родного Галикарнаса, даже не подозревая, что столетия спустя овдовевший царь Мавсол, супруг почившей Артемизии II, велит построить здесь одно из семи чудес света, по именованное его современниками «мавзолеем», раз валины которого будут видны даже после того, как Александр прикажет в 333 году до нашей эры сровнять этот город с землей.

А еще века спустя осевшие здесь рыцари-иоанниты выстроят на развалинах мавзолея крепость и нарекут ее именем Святого Петра. Темно-серая, угрюмо возвышающаяся над жемчужно-зеленой бодрумской бухтой и делящая ее пополам.