Летучий голландец

Во сне приходит Бета – с собакой, как тогда. Мы все идем гулять в лес, в весенний лес трехлетней давности, и Бета садится на пригорок, между желтыми огоньками мать-и-мачехи. Собака – это большой, добродушный, немного дурашливый эрдель-терьер, почему-то похожий на одного моего питерского знакомого, поэта Женю Рейна, – прыгает на Бету, и она, смеясь, валится навзничь, блузка ее задирается, обнажив белую полоску живота. Как я любил ее тогда! Но ничего не сказал, молчал – потому что не надо было говорить, потому что еще не говорилось, но – подразумевалось.

Потом мы идем с Бетой домой – и не можем вернуться. «Где наш дом, Бета?» Но нет, нет нашего дома, и мы дотемна ходим по городу, а потом наступает тьма, и вот я уже не вижу Бету. «Бета!» – кричу я.

Нет, шепчу, потому что я уже проснулся. Вокруг темно и холодно. Полная тьма. Во тьме я всегда боялся смерти – что-то накатывало, и я ощущал отсутствие меня.Это было настолько страшно, что я тотчас включал свет и пытался отвлечься. Сейчас во тьме я понял, что не боюсь смерти, что я хочу умереть и властен сотворить что-нибудь над собой в любую минуту. Как ни странно, это принесло мне облегчение: насколько проще не бояться небытия!

С этой мыслью я снова куда-то проваливаюсь.

Теперь Бета играет мне на скрипке, Брамс, «Скерцо». Быстрое и тревожное «та-та-та-таам» – почти как у Бетховена в Пятой симфонии. «Та-та-та-таам» – и скрипичный голос взволнованно рассказывает мне о чем-то.

Я просыпаюсь и удерживаю в памяти самый хвостик от этого сна – Бета, опускающая скрипку, и «та-та-та-таам». Да, она ведь говорила мне что-то о скрипке. Что?

Вспоминаю: советовалась со мною – что делать со вторым инструментом. Дело в том, что год назад умерла Бетина мать, тоже скрипачка, – сгорела от рака, – и Бете осталась еще одна скрипка. Оба инструмента были итальянскими, не фабричными, а приличных мастеров, хотя и не самых лучших, и потому стоили немало. Бета привыкла к своему инструменту и на другом не играла. Как-то она взяла в руки другую скрипку, настроила ее, заиграла прелюдию Баха – и вдруг оборвала, чуть ли не бросила скрипку на диван и зарыдала – вспомнила мать. Бета ее любила; она была воплощением маминой мечты, прекрасной скрипачкой, хотя и не стала солисткой. Однажды Бета с матерью исполняли для меня двойной ре-минорный концерт Баха. Бета, конечно, играла первую скрипку, и мать очень гордилась чистым ее звуком.

Я тогда сказал Бете: пока нам ведь не нужны деньги, вот если поженимся и захотим поехать в свадебное путешествие – тогда, может быть, и продадим. Бета рассмеялась, и мы больше об этом не говорили.

9

Просыпаюсь. Утро. Надрывается телефон. Звонит тетя Маня, Бетина тетя. Похороны послезавтра. Знаю ли я, что в Бетиной квартире на пианино лежит мой паспорт?

Не знаю, не хочу ничего знать. Тетя Маня настаивает – она бухгалтер, она пунктуальная: человек должен иметь при себе свой документ, солнце должно восходить на востоке, в троллейбусе надо платить за билет. Если когда-нибудь она забудет заплатить и ее оштрафуют, она, наверное, сойдет с ума. Слава Богу, Бета была другая. Была… Тут я перестаю воспринимать что-либо…

Тетя Маня не отстает: сходим сегодня к Бете на квартиру, чтобы мне забрать паспорт. Хорошо хоть квартиру не опечатали: там еще прописана Бетина бабушка, она квартиросъемщик, хотя постоянно живет у тети Мани.

«После работы», – запомнилось мне, хотя я и не представлял, до какого часа тетя Маня работает. Мне казалось, что работает она всегда, – она из породы тихих и подвижных старушек, маленьких, сухоньких, с цепким внимательным взглядом, которые все время что-то делают, на работе или дома, их не увидишь с книгой в руке или у телевизора. По-моему, на таких держится мир. Во всяком случае, общественная жизнь. Не держаться же ей на таких отшельниках, как я!

10

Паспорт действительно лежал на пианино. Это не удивительно – все что угодно мое могло оказаться здесь и, наоборот, Бетино – у меня. Этакое взаимопроникновение, диффузия, как говорят ученые. Вот уже тонкий слой пыли лежит на всех вещах – на столе, на пианино, на скрипичном футляре… Скрипка – как живая Бетина душа, и сейчас она поникла – футляр не стоит, как обычно, в углу, а лежит на журнальном столике. Переживает. Одна. А где ее подружка?

В самом деле, где другая скрипка? Ищу инструмент по всей квартире, но его нет. Тетя Маня тоже ничего не знает. Кто мог взять? Кто здесь был последним? Гамаюнов. В тотдень. Неужели он прихватил?

Вечером звоню ему.

– Ну что ты, старик, как ты мог подумать? Потом, я ведь даже играть на ней не умею…

Мне становится стыдно.

– Может, она кому-то дала на ней поиграть?

Это гамаюновское предположение отнюдь не лишено оснований: Бета была человеком до такой степени не жадным, что могла одолжить скрипку – и даже не слишком хорошо знакомому человеку.

Я подумал: не исключено, что мы так и не узнаем, куда делась скрипка. Наследует Бете ее бабушка, а та слишком стара, чтобы выяснять, что сталось с частью ее наследства.

Говорю Гамме, что завтра похороны.