Лев

Утром, на рассвете, десять – двенадцать молодых людей покидали маниатту и направлялись к логову льва, которого они перед этим выслеживали с неистощимым терпением. Если не считать их высоких красных шевелюр, блестящих от масла, от соков растений, от глины, они были совершенно голые. Только на лбу у них имелось подобие головного убора: гривы львов, убитых старшими членами клана в ту пору, когда они сами были моранами. В качестве оружия молодые мужчины располагали лишь копьями и тесаками. А чтобы защищаться, они имели еще щит.

Вооруженные таким образом, они окружали логово, скользя, подползая, словно змеи. Когда их кольцо становилось достаточно тесным, чтобы на пути хищника, куда бы лев ни кинулся, обязательно оказался бы человек, мораны все одновременно вскакивали с пронзительными криками, с яростными оскорблениями, стуча железными наконечниками копий по коже щитов. Лев выскакивал из своего укрытия. Копья вонзались в его плоть. И ему ничего не оставалось, кроме как драться насмерть.

– Я не знаю ни единого человека, – сказал Буллит, – который, окажись он на месте моранов, не отступил бы хотя бы на шаг, который не пригнул бы голову хотя бы на дюйм. Когда лев бросается вот так прямо на тебя, то даже с крупнокалиберным ружьем в руках и то стараешься сделаться немного меньше ростом.

А вот мораны, напротив, устремлялись навстречу огромному хищнику, обрушивающемуся на них своей яростью и всей своей мощью. Их воинственные крики были столь пронзительны, что перекрывали даже львиный рев. Их круг становился таким тесным, что льву, стремящемуся выскочить на открытое пространство, нужно было искромсать, сломать, разорвать, уничтожить одно звено этого столь хрупкого кольца, состоящего из человеческих костей и мускулов. Моран, оказавшийся на смертельной траектории, тот, на чей щит обрушивались вся мощь, все неистовство первого удара, тут же валился с ног. Но ни клыки, ни когти были не в состоянии поколебать его мужества. Он цеплялся за хищника. А тем временем остальные воины набрасывались на зверя сверху, вонзали свои копья ему меж ребер, в пасть и с удвоенной силой рубили его тесаками. Один, два, три морана падали с разорванным горлом, со вспоротым животом, с перебитым позвоночником, со сломанной шеей, с искореженным плечом. Однако они не чувствовали боли. Их транс лишал их всякой чувствительности. Они опять бросались в бой. Они помогали другим. И всегда их оставалось достаточно, чтобы закончить эту исступленную, невероятную охоту, чтобы убить, чтобы разрубить зверя на куски. После чего оставшиеся в живых возвращались в маниатту, и их черные тела были испачканы их собственной кровью и кровью льва, а на острие их копий развевалась львиная грива.

– Вот отчего умер Ол Калу, – завершил свой рассказ Буллит. – Умер полвека спустя. Как старый солдат, которого на протяжении пятидесяти лет мучают старые раны.

Патриция спросила у отца:

– А случалось ли кому-нибудь из моранов отправляться на охоту в одиночку?

– Никогда не слышал, – ответил Буллит. – Они, конечно, сумасшедшие, но им все-таки нужна хотя бы надежда на счастливый исход.

В этот момент перед нами открылся вид на большую саванну, где находилась маниатта. Вдалеке виднелся небольшой бугорок, на котором она располагалась.

По ровной дороге Буллит погнал машину быстрее. Вскоре мы уже подъезжали к холму, увенчанному неким подобием овального термитника, служившего пристанищем для клана масаев. Патриция сказала мне:

– Нам с вами лучше вылезти здесь и немного прогуляться. А то перед началом праздника обычно бывает много речей и много скуки. Намного интереснее приходить, когда все уже начинается по-настоящему.

Я взглядом посоветовался с Буллитом и Сибиллой.

– Она не так уж и не права, – с улыбкой сказала Сибилла.

– Она у нас старый завсегдатай такого рода зрелищ, – громко засмеявшись, сказал Буллит.

Я вышел из машины. Патриция, слезая с колен матери, горячо расцеловала ее. Глаза Сибиллы искали поверх волос дочери мои глаза. По их выражению я угадал, что Сибилла считает, что мне удалось убедить Патрицию изменить жизнь. Но у меня не осталось времени разубедить ее, хотя бы знаком. Патриция уже взяла меня за руку и тянула за собой.

Дождавшись, когда «лендровер» начнет подниматься по склону, ведущему к маниатте, Патриция сказала мне:

– Вам я могу сказать правду. Мне захотелось задержаться, чтобы устроить масаям сюрприз. Я уверена, что они ждут не дождутся, когда же я приеду. Ведь вы же понимаете, что Ориунга наверняка рассказал им про Кинга. Увидев машину без меня, они подумают, что я не приеду. А я вдруг тут как тут. Понимаете?

Патриция беззвучно рассмеялась и подмигнула мне. Потом она повела меня в обход холма к загону, обнесенному колючей изгородью, где находилось стадо.

– Вот тут мы и спрячемся. Полежим, пока пройдет какое-то время.