Лев

Буллит глазами спросил Ваинану, стоявшего рядом с ним. Новый вождь клана повторил на суахили слова морана. Он говорил медленно, старательно произнося слова. Сибилла поняла, что он сказал.

– Джон! – закричала она. – Он просит отдать Патрицию ему в жены.

Буллит неторопливо встал. Он обнял одной рукой Сибиллу за плечи и тихонько сказал ей:

– Не надо пугаться, милая. Это же ведь не оскорбление. Напротив, это честь. Ориунга – их самый красивый моран.

– И что ты собираешься ему ответить? – спросила Сибилла, едва шевеля побелевшими губами.

– Что он еще не мужчина и что потом мы посмотрим. А поскольку в конце этой недели они покинут заповедник…

Он повернулся к Ваинане, сказал ему что-то на суахили, а Ваинана перевел его слова Ориунге.

Сибилла теперь вся дрожала, несмотря на нестерпимую жару. Она сказала Патриции неровным, близким к истерике голосом:

– Да встань же ты. Не стой на коленях перед дикарем.

Патриция встала. Лицо у нее было спокойное, но в глазах чувствовалась какая-то настороженность. Она ждала еще чего-то.

Ориунга остановил на ней свой бессмысленный взгляд, сорвал со лба львиную гриву, поднял ее очень высоко вверх на острие копья и, обратив лицо к небу, выкрикнул какое-то яростное заклятие. Потом шея сникла, снова выпрямилась, заколыхалась, позвонок за позвонком, конечности вдруг тоже стали гибкими, словно лишенные костей, таз будто бы надломился, суставы разошлись, и он снова повел за собой хоровод. Остальные воины последовали за ним, ломая свои тела в том же ритме. А рядом с ними задергались в тех же конвульсиях девочки с выступающей на губах пеной и остекленевшим взглядом.

Патриция дернулась в их сторону. Сибилла обеими руками вцепилась в нее.

– Поехали домой, Джон, немедленно! – кричала молодая женщина. – Мне сейчас будет нехорошо.

– Да, конечно, милая, – сказал Буллит. – Но мне нужно еще ненадолго задержаться. А то они воспримут это как оскорбление. Нужно их понять. У них тоже свое достоинство.

На этот раз он употребил это слово безо всякой иронии, без какого-либо намека.

Буллит попросил меня:

– Будьте добры, проводите Сибиллу и малышку. Рейнджер отвезет вас, а потом пригонит мне «ровер» обратно.

Даже отъехав на порядочное расстояние от маниатты, мы продолжали слышать ее гомон. Из-за этого царившее в машине молчание казалось еще более тягостным. Чтобы прервать его, я спросил у Патриции:

– Праздник долго продлится?

– Весь день и всю ночь, – ответила Патриция.

Сибилла, державшая дочь на коленях, жадно, словно после обморока, вдохнула воздух. Она склонилась к стриженным в кружок волосам и спросила у Патриции:

– А что тот моран крикнул в самом конце?

– Я не поняла, да и к тому же, милая мамочка, это не имеет никакого значения, – любезно ответила Патриция.

Не вызывало сомнения, что она солгала, и мне казалось, что я знал почему.

XIV

Патрицию я увидел лишь на следующий день. Она появилась у меня в хижине, когда утро уже подходило к концу. На этот раз она была одна, без газели и без крошечной обезьянки. Хотя пришла она не после общения с животными, не со стороны водопоя. На ее тапочках для бруссы не было ни малейшего следа жидкой глины, а на очень поношенном бледно-голубом комбинезончике, который она носила в этот день, не было ни пятнышка, ни морщинки.

– Я все утро была с мамой, – сразу же заявила мне Патриция, как бы желая извиниться за то, что не уделяет мне достаточно внимания. – Мы хорошо поработали и много говорили. Сейчас она чувствует себя хорошо, совсем хорошо.

Ласковое, очень детское лицо Патриции было гладким, спокойным. Она улыбнулась мне самой милой своей лукавой улыбкой и сказала:

– Мама разрешила мне пообедать у вас.

– Прекрасно, – сказал я, – но у меня все только холодное.

– Я как раз на это и рассчитывала, – сказала девочка. – Быстрее закончим.

– А ты что, торопишься? – спросил я.

Она не ответила на мой вопрос, а только воскликнула:

– Предоставьте мне заняться этим самой. Покажите мне, где у вас продукты.

В хижине-кухне были банки с сардинами и говяжьей тушенкой, масло, печенье, сухой сыр. Патриция, высунув кончик языка и сдвинув брови, выложила весь этот провиант на тарелки, перемешала его, сдобрила горчицей, добавила пряностей, расставила тарелки на столе на веранде. Лицо у нее было серьезное и счастливое.

Мы заканчивали нашу трапезу, когда подошел Бого, собираясь приготовить мне обед. С ним был Кихоро.

– Ну вот и прекрасно, – сказала Патриция. – Пора ехать.

– Куда? – спросил я.

– К дереву Кинга, – ответила Патриция.

– Так рано?

– Заранее трудно сказать.

Она смотрела на меня своими большими темными глазами с тем невинным и упрямым выражением, которое у нее всегда означало, что спрашивать у нее каких-либо объяснений совершенно бесполезно.