Лев

— Она приняла нас за Кинга! — еле выговорила Патриция, задыхаясь от смеха.

Потом закрыла глаза и мечтательно сказала:

— Она очень похожа, особенно ростом, на антилоп, которых в этом заповеднике не увидишь.

Девочка вдруг приподнялась, опираясь на локоть, и живо заговорила:

— Я ее не знала, только видела фотографии, и мои родители мне часто рассказывали об этой антилопе. Ее поймал совсем маленькой друг моего отца в Уганде и подарил моей маме на свадьбу. Эта антилопа, — я не знаю, какой она породы. Ее назвали Уганда-Коб. Мама увезла ее на ферму около озера Наиваша. Мой отец арендовал там ферму перед женитьбой. Ради мамы… чтобы доставить ей удовольствие, — он целый год был плантатором, пока не перебрался в этот заповедник.

Патриция пожала плечиками:

— Мой отец, и… плантатор! Там, где водились гиппопотамы, большие обезьяны и дикие утки! Он только и делал, что смотрел на гиппо, дразнил обезьян и охотился на уток. И знаете, что он делал с этой Угандо-Коб? Научил ее таскать из воды подстреленных уток! Антилопа таскала лучше, чем любая собака. Спросите у него.

Оживление Патриции сразу угасло, и она добавила совсем другим голосом:

— Когда мы вернемся…

Она снова растянулась на траве и повторила шепотом:

— Когда мы вернемся…

Какие видения проносились под ее прикрытыми веками, почему это детское лицо превратилось вдруг в таинственную, страстную маску? Мне казалось, я знаю. Я был почти уверен. Но мне было страшно даже думать об этом, не то что говорить. Я сел рядом с Патрицией. Она открыла глаза. Они были чистыми и нежными.

— Мама снова просила меня уехать в пансион, — сказала Патриция. — Она была такая грустная… и я так ее люблю… Она ведь не понимает. — (Слишком хорошо понимает, — подумал я). — И тогда я ей обещала, но не сейчас, позднее. — Девочка подмигнула. — Много, много позднее. Но мама была довольна. А этого мне только и надо.

Неопределенным и широким жестом она обвела заросли, саванну, лес колючих деревьев. Килиманджаро. Потом встала на колени, чтобы глаза ее были на уровне моих.

— Разве возможно оставить все это? — спросила она.

Я обернулся. Я был согласен с этой маленькой девочкой.

— Здесь я так счастлива, так счастлива! — сказала Патриция, словно засыпая, и в голосе ее звучала абсолютная уверенность в этом счастье. — Папа знает это, знает…

Кровь прихлынула к ее загорелым щекам. Голос ее возвысился, срываясь на крик:

— Как я буду жить в пансионе и не видеть его? А он? Что с ним станет без меня? Он самый сильный на свете! И он делает все, что я захочу.

Патриция беззвучно рассмеялась.

— А Кихоро! Разве я смогу взять его с собой?

Девочка склонила голову.

— Мама всегда мне рассказывает о красивых игрушках у детей, там, в городе… Об игрушках! Об этих…

Патриция хотела еще раз повторить это бессмысленное слово, но забыла о нем. Вдалеке, среди высокой травы, появилось рыжее пятно в ореоле темной гривы. Кинг неторопливо приближался к нам. Он думал, что идет слишком рано. Каждый шаг его массивных лап, каждое движение могучих плеч дышали царственным величием. Он не смотрел по сторонам. И даже не внюхивался в запахи саванны. Зачем? Час охоты еще не настал. Что ему было тревожиться? Звери? Пусть они его боятся. А человек в заповеднике был его другом.

И большой лев шествовал, беззаботный и великолепный, и если его хвост хлестал по бокам, то только для того, чтобы отгонять назойливых мух.

Патриция смотрела, затаив дыхание. Было такое впечатление, будто она видит Кинга впервые. И словно боялась, что это очарование разрушится. Солнце сверкнуло в золотых глазах льва. Девочка не могла больше сдерживаться. Она издала переливчатый знакомый призыв. Грива Кинга вздыбилась. Веселый, рокочущий рев, который был его смехом, раскатился по саванне. Огромный лев сделал один прыжок, как бы медлительный и небрежный, еще один, третий, — и очутился рядом с нами.

Кинг облизал лицо Патриции и протянул ко мне морду, — чтобы я почесал ее между глаз. Его левый, более узкий и маленький глаз сегодня, казалось, подмигивал мне особенно дружелюбно. Затем большой лев растянулся на боку и поднял передние лапы, чтобы девочка могла уместиться на своем обычном месте.

Но Патриция этого не сделала. Настроение ее сразу изменилось, и она повела себя очень странно. До сих пор, до прихода Кинга, она была такой ласковой, беззаботной и безмятежной, и вдруг ею овладело почти исступленное нетерпение.

Она выбежала из тени ветвей и приставила ладонь козырьком ко лбу, пристально вглядываясь в окружающие заросли. Потом вернулась, села на корточки между мной и львом, снова вскочила. Я хотел заговорить. Она жестом приказала мне молчать.

Опустив на траву морду, которая от этого словно расплющилась, Кинг время от времени подзывал ее дружелюбным ворчанием. Он был здесь, под своим деревом, и Патриция была рядом, но почему-то сегодня она его не замечала. Кинг ничего не понимал.