Лев Африканский

Только после этого, убоявшись беспорядков и смуты, султан решил наконец прекратить бесконечное шествие и постановил, что последним днем Парада станет 22 мохаррам 883 года, или 25 апреля 1478 года от Рождества Христова, пообещав при этом, что заключительные торжества затмят все предыдущие. В этот день в квартале Сабика собрались женщины из бедных кварталов — кто с закрытыми, кто с открытыми лицами — и мужчины всех званий и состояний. Городская детвора приоделась и с первыми лучами солнца высыпала на улицу, предварительно запасшись медными грошами, чтобы было на что купить сушеных фиников из Малаги. Привлеченные растущей толпой, весь квартал наводнили бродячие жонглеры, фокусники, шуты, канатные плясуны, эквилибристы, вожаки животных, попрошайки, слепцы, среди которых было немало мошенников, а поскольку дело происходило весной, крестьяне вздумали привести с собой и племенных жеребцов, чтобы за вознаграждение одалживать их для покрытия кобыл.

Все утро, — вспоминала матушка, — мы выкрикивали приветствия и били в ладоши, рукоплеща „табле“, состязанию, во время которого берберские наездники пытались поочередно сбить мишень с помощью палок, которые они метали на полном скаку. Кто выходил победителем, видно не было, лишь по гулу можно было догадаться, на чьей стороне удача.

Как вдруг над головами появилось черное облако. Это произошло так неожиданно, что создалось впечатление, будто солнце угасло подобно лампе, задутой джинном. В полдень стало темно, как ночью, и без всяких приказаний со стороны султана, сами собой прекратились все игры, ибо каждый ощутил на своих плечах гнет небесного свода.

Сверкнула молния, раздался первый раскат грома, за ним последовала еще одна молния, затем глухое рокотание, и вот на нас обрушились тонны воды. Понимая, что это скорее небывалая гроза, чем проклятие, я была не так напугана, как все прочие, и в отличие от тысяч других зрителей стала искать, где бы укрыться. Старший брат держал меня за руку — это меня успокаивало, но и заставляло бежать, поспевая за ним по вмиг раскисшей дороге. Вдруг в нескольких шагах от нас кто-то упал, образовалась заминка, после чего обезумевшая толпа понеслась вперед, сметая на своем пути всех без разбору, и старых, и малых. Было по-прежнему темно, как ночью. К крикам ужаса добавились вопли боли. Я тоже поскользнулась и выпустила руку брата, тут же схватившись за подол его платья, но мне все не удавалось встать на ноги. Вода доходила мне до колен, я, кажется, вопила громче всех.

Пять или шесть раз я падала, снова вставала, но оставалась жива-невредима; вскоре я заметила: толпа поредела, но двигаться стало намного труднее, поскольку дорога шла в гору, а вода все прибывала. Я перестала различать что-либо, не пыталась искать своих. Позже, пристроившись на каком-то пороге, от усталости и отчаяния я уснула.

Сон мой длился час или два. Когда я проснулась, стало чуть-чуть светлее, но дождь лил ливмя, а со всех сторон еще и доносился оглушительный рев, от которого сотрясался каменный порог, на котором я сидела. Сколько раз прежде бывала я на этой улочке, но теперь — пустынная, с несущимся по ней потоком — она показалась мне незнакомой. Я дрожала от холода, поскольку вымокла до нитки, потеряла сандалии, с волос стекала холодная вода, заливая горящие от слез глаза; грудь раздирал страшный кашель. И вдруг женский голос позвал меня: „Девочка, девочка, иди сюда!“ Оглядевшись по сторонам, я увидела высоко над головой в обрамлении окна полосатый платок и машущую мне руку.

Мать предупреждала меня: нельзя входить в незнакомый дом, нужно сторониться не только мужчин, но и некоторых женщин. Однако колебания мои были недолгими. Та, что кликнула меня, спустилась, открыла тяжелую входную дверь и поспешила меня успокоить: „Я тебя знаю, ты дочь Сулеймана — продавца книг, добропорядочного богобоязненного человека“. Что мне оставалось? Я встала и пошла к ней. „Я видела тебя с ним несколько раз, — продолжала она, — когда вы шли к твоей тетке по матери Тамиме, жене нотариуса, что живет тут неподалеку, в тупике Квитового дерева“. Хотя поблизости не было ни одного мужчины, лицо ее было закрыто белым покрывалом, которое она откинула, чуть только закрыла за мной дверь изнутри. Взяв за руку, она повела меня по узкому коридору, шедшему под углом, а затем, не выпуская моей руки, бросилась бежать под дождем по небольшому патио; дальше мы поднялись по узкой лестнице с крутыми ступенями в ее покои. Она ласково подвела меня к окну: „Взгляни, как гневается Бог!“

Я со страхом выглянула на улицу. Дом находился на вершине Маврского холма. Справа от меня возвышалась новая Касба Альгамбры, слева, вдали — виднелась старая Касба, за стенами которой белели минареты моего квартала Альбайсин. Рев на улице достиг невиданной силы. Пытаясь понять, откуда он исходит, я опустила глаза и не смогла сдержать возгласа ужаса. „Господи, помилуй, да это просто Ноев потоп!“ — услышала я за своей спиной».