Лев Африканский

— Для Ахмеда Зеруали стал примером той испорченности, которая, по его словам, воздействует на нравы жителей Феса, — продолжал я по-прежнему вполголоса. — Он даже говорил об этом человеке в некоторых своих проповедях. Да наставит его Господь на путь истины! — добавил я из осторожности, чтобы не создалось впечатление, будто я разделяю взгляды Хромого.

Султан в задумчивости помешкал, а некоторое время спустя поправил тюрбан и выпрямился на своем троне.

— Я желаю, чтобы ты отправился к Ахмеду.

Я склонил голову в знак того, что слушаю. Он продолжал:

— Постарайся успокоить его, заставить проникнуться ко мне, нашей династии и Фесу лучшими чувствами! Да предохранит Господь этот город от неверных и честолюбцев! Я готов помочь этому молодому шерифу деньгами и оружием в его борьбе с португальцами, но мне нужен покой в своих владениях, раз уж предстоит выступить на защиту своего королевства, которому нанесено оскорбление. Танжер — в руках португальцев, как и Арзила и Себта. Лараш, Рабат, Шелла и Сале под угрозой захвата, Анфа пала и разрушена, ее жители бегут в другие края. На севере испанцы занимают один за другим города побережья.

Он подозвал меня поближе и понизил голос. Его приближенные удалились, но навострили уши.

— Через несколько месяцев я снова двину свою армию на Танжер и Арзилу в надежде, что Всевышний на этот раз дарует победу мне. Я бы хотел, чтобы в предстоящих битвах шериф стал моим союзником и, вместо того чтобы поднимать провинции на мусульманских правителей, атаковал португальцев одновременно со мной, ведь мы оба — воины священной битвы. Могу ли я положиться на тебя?

— Я сделаю все, что в моих силах, ибо ничто так не мило моему сердцу, как союз всех мусульман. Только прикажи, и я отправлюсь в Сус на встречу с Ахмедом и сделаю все, чтобы склонить его на твою сторону.

Султан похлопал меня по плечу в знак того, что доволен, и попросил приблизиться капитана вестовых, канцлера и хранителя королевской печати.

— Сегодня же вечером направьте гонца в дом Зеруали. Прикажите ему исчезнуть из нашего города по меньшей мере года на два. Пусть сделается паломником, а после поживет в своей родной деревне.

Придворные жадно внимали ему. В несколько часов слух об этом распоряжении разнесся по городу, и никто более не смел поздороваться с изгнанником, навестить его. Дороге к его дому предстояло зарасти травой. Я упивался справедливой местью, не догадываясь, какие беды свалятся из-за нее на меня и моих родных.

Когда я прощался с государем, он велел мне назавтра явиться вновь, поскольку желал посоветоваться со мной относительно финансов королевства. С тех пор я стал завсегдатаем дворца, присутствовал на аудиенциях, порой ко мне обращались с просьбами, что вызывало ревность других знатных особ из окружения султана. Но меня это ничуть не трогало, ведь весной я намеревался быть в Сусе, а по возвращении заняться своими караванами и своим дворцом, который рос и хорошел лишь в моем воображении, а на самом деле ничуть не продвигался, поскольку последние месяцы этого года выдались дождливыми и холодными и место возведения моей мечты превратилось в лужу грязи.

ГОД ШЕРИФА АХМЕДА ХРОМОГО 917 Хиджры (31 марта 1511 — 18 марта 1512)

В этом году, как и ожидалось, султан Феса и шериф Ахмед каждый со своей стороны предприняли наступательные действия против португальцев; первый пытался завладеть Танжером, второй — освободить Агадир. И оба были отброшены, понесли тяжелые потери, о чем не найдешь и следа в написанных в их честь поэмах.

Я присутствовал при этих событиях, и каждый день записывал свои впечатления. Перечитывая свои записи в Риме по прошествии нескольких лет, я поразился тому, что ни единой строки не посвятил тому, как разворачивались сами битвы, мое внимание было приковано к поведению предводителей и их окружения перед лицом поражения, которое нимало меня удивило, хотя пребывание при дворе и излечило от простодушного взгляда на многие вещи. Я приведу здесь для примера небольшой фрагмент своих записей:

События предпоследнего дня месяца рабих-авваля 917 года Хиджры, соответствующего среде 26 июня 1511 года от Р.Х.