Лев Гумилев: Судьба и идеи

В такие моменты иногда срабатывает интуиция, сам собой находится удачный ответ. Я спросил гостя: слушает ли он «вражеские голоса»? Получив в ответ «да», я признался, что тоже иногда слушаю, но никогда еще не слышал там слов о младшем Гумилеве. Об Ахматовой — да, о Николае Степановиче — да, а вот о Льве Николаевиче — ни слова. Он согласился с такой констатацией. Тогда я осторожно спросил: «Спросите начальство, а хочет ли оно слышать по этим голосам и о Льве Николаевиче, к примеру, безработном?» Он понял все молниеносно: «Мне понравился ваш ответ». Мы очень вежливо распрощались, и больше «оттуда» нас не беспокоили.

Но вернемся к жизни Л.Н. на факультете. Его лекции увлекали, на них рвались и люди «со стороны». Вокруг Л.Н. быстро формировалась команда серьезных ребят, а «гумилевская тематика» на кафедре разрасталась. Вместе с Л.Н. мы работали в Ученом совете по защитам диссертаций, работали очень дружно, зачастую даже весело. У Л.Н. было гигантское преимущество перед председателем: он в любую минуту мог выйти в коридор со своей «беломориной» и широко пользовался этим, ехидно поглядывая на меня при очередном выходе. При этом эрудиция диссертанта жестко проверялась Гумилевым; следовал град вопросов, часто с уходом «в сторону» от темы. Но уже при следующем совместном выходе в коридор он спрашивал: «А не очень я его запугал?», и если «очень», то брал слово где-то перед финалом и объяснял, что будет голосовать «за».

Что, наверное, нравилось Л.Н. в нашем Совете — это нацеленность на республики Союза, где докторские были не частым явлением, да и кандидатские шли не просто. Эта нацеленность была задана ситуацией: «параллельный» докторский Совет по нашей специальности в МГУ (а их в СССР работало всего два — наш и московский) был «снобистским» — не брал защит «с периферии», предпочитая «дозревших» москвичей. Нам же с «периферийщиками» приходилось куда больше работать, проводить «предзащиты», консультировать и т. д. Но как иначе создать научную опору вне столицы? Л.Н. всегда это поддерживал, особенно когда речь шла об ученых из республик Средней Азии. Сейчас я думаю: а правильно ли мы поступали? Ведь наши «подопечные» — сейчас «там» доктора, заведующие кафедрами, директора институтов.

После развала СССР они как-то притихли и затаились, довольные, видимо, своими постами и званиями. Не стали они евразийцами по духу, не вышло из них пассионариев по действию...

Кафедра наша трогательно относилась к Л.Н., здесь он всегда был самым «своим» и отвечал нам тем же. На кафедре Л.Н. всегда был самим собой, не «ощетинившимся» в дискуссиях, а как бы оттаявшим, зная, что окружен истинными друзьями. Он был ровен со всеми, титулы и чины не играли никакой роли.

На кафедре рождались или «проверялись» многие из его шуток-переименований. Своего главного оппонента в этнологии, академика Ю. В. Бромлея, он переименовал в «Бармалея», журнал «Знание — сила», не напечатавший чего-то гумилевского — в «Знание через силу». Он позволял себе шутить с оппонентами и на их счет не только в узком кругу, шутить иногда очень зло. Вот пример из его письма, напечатанного в «Вопросах философии»: «Что же касается собственных позитивных высказываний Ю. В. Бромлея, то я воздержусь от суждений, следуя изречению, приведенному Оскаром Уайльдом, который, будучи в турне по Америке и остановившись в ковбойском поселке, прочел в трактире такой плакат: «Не стреляйте в пианиста, он играет как может»5.

Не проходил без Льва Николаевича ни один сбор на кафедре «за рюмкой чая»; так однажды он пришел туда прямо из больницы. Мы гордимся словами Л.Н., как-то сказавшего, что «в годы застоя кафедра экономической и социальной географии была для меня «экологической нишей», меня не гнали с работы, была возможность писать»6.

Была у него и другая «ниша» — Русское географическое общество. Там Л.Н. выступал с лекциями, собиравшими удивительно много народу при самой скромной рекламе. «Гумилевцы» города находили какие-то свои каналы информации, хотя это была очень разная публика — от трогательных старушек «старорежимного» вида, каким-то чудом уцелевших в войну и блокаду, до восторженных молодых людей, просивших автографы у Л.Н. В Обществе он руководил отделением этнографии, на котором апробировались его идеи.

Жил он в то время в комнате коммуналки на Владимирской. Когда мы с женой первый раз шли к нему в гости в коммуналку, нас ужаснула уже лестница. Старинный, казалось, никогда не ремонтировавшийся дом, темная-темная лестница, и на площадке валялся пьяный. Застойный запах говорил, что это норма, а не эпизод. Дом-то буквально соседствовал со станцией метро «Владимирская», да еще и «полудиким» рынком рядом, со всеми вытекающими (в прямом и переносном смысле) последствиями.