Лев Гумилев: Судьба и идеи

Человек неверующий скажет: «Совпадение». Очень уж много совпадений. Для могилы Льва Николаевича, так случилось, сделали два деревянных креста. Один поставили, а второй стоял некоторое время на лестнице у квартиры Гумилёвых, а потом его отвезли в церковь. Теперь этот крест на могиле убиенного Константина Иванова.

В православном русском народе говорят в случае, когда за одним покойным следует вскоре второй: забрал с собой. Костю забрал с собой Лев Николаевич. Вот почему я говорю о мистической связи учителя с учеником.

И со своей теорией у Льва Николаевича была такая мистическая, от Бога связь. Он мне сказал однажды после рождения моего сына, названного в его честь, которого он крестил: «У Вас сынок, а у меня — доченька — моя пассионарная теория». Да, доченька, которую он выстрадал, в муках родил, вынянчил, и отдал ей всю свою жизнь, как самый любящий родитель все отдает своему ребенку. И умер он, а его детище в эти дни повторяло нам: «Беда, беда, беда... запустение...»

Беда с ним, с нами, знавшими и любившими его, беда с наукой, потерявшей верного рыцаря и труженика, с народами России, потерявшими мудрого народоведа, способного им помочь своими знаниями...

Как жаль, что некому больше задавать вопросы, рассчитывая получить научно обоснованный и честный ответ. А вопросы возникают повседневно. Больные вопросы. Что происходит в Чечне? Почему из всех кавказоидов (Гумилёв считал всех, живущих на Кавказе, отдельной расой и называл по аналогии с монголоидами, европеоидами, австралоидами и т. п.) именно чеченцы раздувают пожар войны искони? Мирные чеченцы, о которых так пекутся «правозащитники», не миф ли это? Может быть, они исповедают исмаилизм (антисистема в исламе), а значит, исповедают «ложь как принцип»? Только Гумилёв знал ответы на эти вопросы.

Он описал все антисистемы, и исчезнувшие и существующие доныне: исмаилитство, карматство, маркионитское, павликианство, манихейство, богомильство, альбигойство, раскрыв их суть — жизнеотрицание. Объяснив, что истина и ложь в них не противопоставляются, а приравниваются друг к другу, показав, как из этого вырастает программа человекоубийства. А как логичны, убедительны и увлекательны их учения и философия. Но будьте осторожны, они ведут в бездну.

Впрочем, об антисистемах надо читать, не устану повторять, у самого Л.Н. Гумилёва. Я же здесь приведу оброненные им как-то к случаю замечания, что употребление французами и поныне в пищу лягушек и устриц — хладнокровных — это пережиток альбигойства, которое было особенно распространено во Франции. И борьба Бриджит Бордо против ношения мехов, из-за которых убивают животных, ведет начало оттуда же, из антисистемы: из альбигойства.

Жизнь и смерть всегда идут рядом, поэтому и надо ценить жизнь. Но жить любой ценой — этого он принять не мог. Однажды Гумилёв привел слова друга, с которым они принципиально разошлись, сказанные им еще в период дружбы: «Жизнь — самое ценное у человека или главная ценность в мире» (не помню точных слов, но смысл их таков). А мне вспомнился — говорил Лев Николаевич — атаман Белый, под этим именем он был известен, а какое было настоящее — Бог ведает. Со своим отрядом он боролся с Советами, когда все уже прекратили сопротивление. Оставшись совсем один, без соратников — кто погиб, кто разбежался, кто сдался, — Белый увешал себя под одеждой гранатами и пошел в штаб красных. Заявив, что он — атаман Белый пришел сдаваться, прошел в здание и, когда сбежалась целая толпа посмотреть на «самого Белого» — за ним долго и безуспешно охотились, — он себя подорвал. Погибая, прихватил с собой не один десяток врагов. Вот цена жизни по Гумилёву!

Свою собственную жизнь он целиком отдал науке, сделав потрясающее открытие. Всеобъемлющие знания в истории, достаточные — в смежной географии, необходимые — в физике, химии, биологии, психологии и позволили ему сделать обобщение, результатом которого явилась его пассионарная теория этногенеза. Чего это ему стоило? Откроем его трактат (он любил это старинное слово) «Этногенез и биосфера Земли»: «Самые на вид простенькие обобщения требуют такого душевного подъема и накала чувств, при котором мысль плавится и принимает новую форму, сначала поражающую, а затем убеждающую читателя». А если обобщения не простенькие? Тогда они требуют всей жизни без остатка. Он и отдал ее науке, своей теории. Ничего другого для него не существовало.

Домашний уют, а тем более комфорт, казалось, был ему противопоказан, сам он был к нему равнодушен. Помню, когда вторая комната в квартире на Большой Московской была отдана Гумилёвым и соседи, долго не хотевшие покидать центр, наконец, съехали, надо было делать в ней ремонт, и его даже начали. Это отвлекало ученого от работы, он сильно раздражался: зачем все это беспокойство. Я, шутя, сказала: «Правильно, Лев Николаевич, надо закрыть ту комнату и жить в отдельной квартире». — «Да», — подхватил он совершенно серьезно.