Лев Гумилев: Судьба и идеи

Но биологические признаки свойственны не только особям, а и их сообществам – ценозам, а значит, и антропоценозам, этноценозам, которые во многом, хотя и не во всем, подобны биоценозам. Гумилёв убеждает нас, что этносам как компоненту биосферы присущи определённые стадии – от становления до расцвета и угасания. Существенную роль при этом играет связь со средой, вписанность этносов в ландшафт. А существуют и не вписавшиеся в него или паразитирующие на нем этносы – химеры. Эти противоестественные образования возникают, когда в одной экологической нише сосуществуют и взаимодействуют чуждые один другому этносы разных суперэтнических систем. Свойственные им заведомая внутренняя конфликтность и острые противоречия с окружающей средой позволили Л. Н. Гумилёву назвать такие образования антисистемами. На это понятие больше всего взъелись противники Гумилёва, увидав под ним чуть ли не утверждение о существовании низших рас, хотя химерами у него сочтены и хазары в Прикаспии после проникновения туда иудеев, и альбигойцы в Европе. А избранником Бога Гумилёв никакой народ не считает. Какой бы из них ни объявлял себя богоизбранным – немец, японец или еврей – это проявление лишь националистического чванства, эгоизма и нравственного уродства.

Кстати, химерами и впредь могут становиться народы, пренебрегшие связями с питающей их природной средой.

В наших науках – и в философии, и в природоведении, и в обществоведении – уныло господствовал постулат о несовместимости изучения природно-общественных закономерностей в единой науке. Поэтому буржуазной объявлялась и единая (природно-экономическая) география как допускающая недопустимое смешение независимых закономерностей. Труды Гумилёва – бесценный вклад в обоснование не только возможности, но и необходимости изучения именно природно-общественных связей в любых науках.

Восхищала его феноменальная способность к пространственно-времянным корреляциям. Для географа полезны такие навыки, как умение наизусть нарисовать контуры Каспия, Крыма, Италии, мысленно знать соразмещение объектов по широтам—долготам (Питер и Магадан на одной параллели и т. п.). С такой способностью легче понимать, скажем, климатические аномалии. У Гумилёва подобная ориентированность в координатах на плоскости сочеталась с такой же свободой манёвра в третьем измерении – во времени. В его памяти над картой мира вставал словно хрустальный лучевой короб из эпох и дат – тысячелетий, веков и более дробных сроков. Ему были доступны наизусть времянные сопоставления, синхронизации – что происходило в любой из сроков одновременно в Перу и в Японии, в Скандинавии и в Южной Африке. Мы лишь робко соревнуемся с ним, погружаясь в палеогеографию, а он и ее не обошел вниманием. Палеоритмы ландшафта, сдвиги целых природных зон во времени и пространстве он тоже учитывал, объясняя исторические события, в частности переселения народов.

Огромный вклад Льва Николаевича в географию и обществоведение – признание им существенной роли окружающей среды в судьбах общества. Это полагалось считать смертным грехом и почему-то проявлением буржуазного мышления. Сталин приказывал думать, что эта среда способна только ускорять или замедлять развитие общества, но никак не влиять на него сколько-нибудь решительно. А у Льва Николаевича одно наступание Каспия, поднявшего свой уровень, взяло да и затопило всю Хазарию, вместо того чтобы замедлять или ускорять ее развитие!

269

Однако, увлекаясь, Лев Николаевич кое-что и преувеличивал в этих влияниях среды. Человек знания в нем совмещался с человеком веры, а ученый – с интуитивистом-писателем и художником мысли и слова; вот и случилось, что он принимал за уже доказанные некоторые свои догадки. Такие случаи, как и проявления торопливости и небрежности, неизбежные при исполинских объемах его трудов, занимают в них единичные проценты, но и это делает некоторые положения Гумилёва уязвимыми для критиков, чем те с удовольствием и пользуются.

Даже свою статью 1971 г. в журнале «Природа» с активной поддержкой основных положений Гумилёва я сопроводил рядом указаний на такие небрежности, и он благодарил за эти замечания печатно. Однако возглавлявший противогумилевскую оппозицию в Академии наук этнограф Бромлей, перечисляя в своем капитальном труде об этносах пороки взглядов Льва Николаевича, не постеснялся привести и мои частные замечания, вырвав их из хвалебного текста и изобразив меня ... «врагом Гумилёва». Хорошо, что Лев Николаевич отнесся к этому как к скверному анекдоту и своим противником меня не счел.

Однажды встречаю Льва Николаевича в Питере, и он ошарашивает меня сюрпризом – вручает автореферат своей новой диссертации «Этнос и биосфера» на соискание ученой степени доктора – теперь уже географических наук!

Выражаю недоумение каким-то молодежным оборотом вроде «Ну, дает!», а он в ответ восклицает:

— Дорогой мой, разрешите, я вас расцелую!

— За что?

— Вы – первый человек, не спросивший меня, зачем мне это нужно.