Лев Гумилев: Судьба и идеи

Отвлечемся от конкретики и ответим на типичное обвинение Л.Н. в «биологическом подходе к прошлому»517. Спрашивается: какой подход он использовал для объяснения взлета и успехов Хунну? Ответ однозначен: социально-экономический анализ, причем гораздо более трудный, чем при рассмотрении поздних эпох, так как материал приходилось собирать по крупицам! Написав это, я обнаружил подтверждение у П. Савицкого; в одном из писем он именно за это хвалил Гумилева: «Вы делаете попытку глубокого социального анализа истории кочевников. Я читал немало литературы по этим вопросам. Но такой попытки еще не встречал. Бог Вам в помощь!»518

Если где-то потом, углубляясь в проблемы этногенеза, Л.Н. нарочито обострял некоторые формулировки, иногда отбрасывал (для чистоты эксперимента?) социально-экономические факторы, то это лишь заострение, акцент и не более того.

Культура хуннов – одна из спорных проблем. Вроде бы у них не было письменности, поскольку она не была обнаружена. Но это не самый сильный аргумент, тем более что китайский дипломат (где-то в 245–250 гг.) сообщал как о чем-то само собой разумеющемся – о хуннской письменности519. Китайцы эпохи Хань потому и считали хуннов диким народом, что признавали единственным источником культуры только свою страну.

Между тем хунны могли выбирать: на востоке лежал ханьский Китай, на западе – остатки разбитых скифов и победоносные сарматы. «Кого же надо было полюбить?» – спрашивал Л.Н. и отвечал (ссылаясь на раскопки царского погребения в Ноин-уле, где лежал прах Учжулю-шаньюя, скончавшегося в 18 г. н. э.), что для тела хунны брали китайские и бактрийские ткани, ханьские зеркала, просо и рис, а для души – предметы скифского «звериного стиля»520.

Рассказать какими угодно словами, что такое «звериный стиль», невозможно. Читатель должен или сходить в Эрмитаж, или, если он не петербуржец, посмотреть в библиотеке изданный в 1958 г. альбом «Древнее искусство Алтая»: он не пожалеет. Во всяком случае, П. Савицкий, а он и так хорошо знал, что такое «звериный стиль», был потрясен этим альбомом. «Вот поистине ценности всемирно-исторического порядка», – писал он Г. Вернадскому в США. А в письме Л.Н. Савицкий не сдерживал своего восхищения: «Каковы горный баран и олень, тот и другой в стремительном движении! Более совершенных и более современных (сверхсовременных!) вещей я вообще не знаю в искусстве нашей планеты... Еще с большей уверенностью, чем два месяца назад, повторяю: кочевнический «звериный стиль» ставлю выше всей греко-римской скульптуры»521.

Савицкий считал, что памятники кочевнического искусства можно разделить на три основных «пошиба»: классический, фантастический и графический; последнему, по его мнению, мог бы позавидовать любой современный абстракционист522. «Звериный импрессионизм» был, по-видимому, стилем гуннской державы, так сказать, «гуннским ампиром»523.

Вернемся еще раз к тому, что же хунны брали у Китая «для тела»; не были ли они просто эпигонами, никогда и ничего не изобретя сами? Л.Н. многократно подчеркивал обратное. Он приводил несколько характерных примеров. Штаны были изобретены кочевниками еще в глубокой древности. Когда в IV в. до н.э. правитель древнекитайского царства Чжао решил реорганизовать войско и завести конницу, выяснилось, что конников надо одеть «на варварский манер» – т. е. в штаны, которых китайцы никогда не носили. Правитель оказался в трудном положении, о чем и сказал своим приближенным: «Сам-то я уверен, что сделать это необходимо, но боюсь, что Поднебесная будет смеяться надо мной»524.

Стремя появилось в Центральной Азии между 200 и 400 гг. Правда, кто придумал стремя – сяньбийцы или другой народ, до сих пор неясно. Кочевая повозка на неких деревянных обрубках сменилась сначала коляской на высоких колесах, а затем – вьюком. Кочевники изобрели изогнутую саблю, вытеснившую прямой меч, а их длинный лук метал стрелы на расстояние до 700 м. Круглая юрта считалась в то время наиболее совершенным видом жилища525. Недаром она дошла до наших времен и ее можно видеть на горных пастбищах Киргизии!

Л.Н. делал широкие выводы по линии сравнений «Азия – Европа». «Таким образом мы должны признать, – писал он, что хунны на заре своего пассионарного взлета были не лучше и не хуже, чем, скажем, франки, арабы, славяне и древние греки в аналогичном этническом возрасте»526.

Однако рост пассионарности, согласно Гумилеву, в этнической системе благотворен лишь до какой-то степени. После подъема наступает «перегрев», и для хуннов он наступил в середине I в. до н. э., а закончился в середине II в. Вместе с единством этноса была утрачена значительная часть его культуры и даже исконная территория – монгольская степь527. Горбоносые бородатые хунны покидают родную страну на берегах Селенги и Онона. «От могучей державы, – заметил Л.Н., – остались только кучки беглецов»528.