Лев Яшин. Легендарный вратарь

Футболисты тех времен наслушались немало ироничных шуточек и издевательских реплик о своей обделенности интеллектом. В ходу была поговорка: «В семье три брата – два умных, третий футболист». Но верно заметил покойный поэт, в прошлом профессиональный футболист, Александр Ткаченко, что в футболе и не нужны Сократы – только энергию могли отвлечь от дела, ведь ее запас не безграничен.

Обычному зрителю, и мне в том числе, вообще-то все равно, принадлежит бомбардир, дриблер, вратарь к образованным людям или нет, лишь бы играл в наше удовольствие. Да и стыдно упрекать детей войны, вставших к станку вместо того, чтобы сидеть за партой, полуголодных и вымотанных, в недополученное™ образования и недостаточной начитанности – разве тогда было до книжек? К тому же футболисты, с которыми, например, я был знаком, не производили впечатления уступавших в развитии обычным людям. Если удавалось вызвать доверие, это были вполне сносные собеседники, а некоторые на фоне бытовавших слухов просто сражали неординарным мышлением. Начиная с Яшина.

По опыту знакомства с ним утверждаю, что возникавшие время от времени пересуды о его малообразованности и ограниченности были не просто беспочвенны, а отдавали прямой клеветой – настолько этот человек старался наверстать упущенное когда-то, в военном детстве, настолько был обучаем, схватывал все на лету, подкован по разным темам и разумен в своих суждениях.

Когда его молодой партнер Эдуард Мудрик, выполняя комсомольское поручение «повысить грамотность» динамовцев, затеял диктанты по отрывкам из классики, первый, у кого он нашел понимание, был 30-летний Яшин. Молодые и сопливые стеснялись, а мировая звезда просила дополнительных занятий: «Лев всеми способами старался устранить те пробелы в знаниях, которыми его обделило время». Когда в 1967 году приступил к учебе в ВПШ, близкие быстро начали замечать, что стал больше философствовать, и к месту.

Яшина как-то тянуло к людям, не похожим на него самого, у которых мог почерпнуть неведомое, новое, интересное. Левый инсайд «Динамо» (а в нескольких матчах и сборной) Генрих Федосов, в обиходе Геша, привлекал его не только свойским характером, веселым нравом. В этом красавце-озорнике с первого взгляда трудно было заподозрить любителя и знатока поэзии, но Геша действительно улекался ею, знал наизусть Есенина, Блока, Симонова и даже немного – запретного тогда Гумилева. Яшин раз предложил ему разделить комнату на сборе, другой, третий. То и дело просил почитать стихи и слушал, слушал, ловя каждое слово.

Федос играл в свое удовольствие, не особенно утруждая организм, и жил в свое удовольствие, а это были стихи, музыка, хорошее вино, красивые женщины. Знакомясь, представлялся: «Генрих Федосов – человек, который видел солнце». Не растолковывал новым приятелям, что скрыто за этими словами. Но судя по тому, что говорил о Льве («бесподобный друг», «честен до безумия»), среди ослепительных впечатлений зигзагообразной, непутевой жизни «человека, который видел солнце», вполне мог подразумевать Яшина, которого как-то назвал «солнечным лучом». Не забывал его до самой кончины, случившейся в 2005 году.

Ладно Федосов, он был своего поколения (чуть-чуть моложе – 1932 года рождения) и своего круга, но Яшина «охмурил» полный антипод – Сергей Сальников, человек постарше, пофасонистей, заковыристого ума. Он заражал неподдельным интересом к литературе и кино. Как и Федос, Сало сделал ему прививку к музыке, особенно полузапретному притяжению рафинированной советской интеллигенции – джазу.

О чем только не выспрашивали Яшина иностранные журналисты для своих обширных интервью и статей! В результате таких бесед с советской знаменитостью кое-кто из них спешил поведать своим читателям о романтическом складе лучшего вратаря мира. А хорошо знающую русский югославскую журналистку Бранку Тодич из журнала «Спорт и свет» он немало удивил поэтичностью своего разговорного языка, чтением наизусть отрывков из Пушкина и Лермонтова, нескрываемой радостью от знакомства с Арамом Хачатуряном и Евгением Евтушенко… Эстетическая продвинутость обогащала яшинское понимание жизни.

Возможно, поэтому Лев Иванович, вплоть до плачевного состояния финальных месяцев, поражал наблюдательностью, обостренным восприятием нестандарта, новизны – даже в мелочах. Встретив свой последний день рождения на даче уже в полулежачем положении, еле поднялся, чтобы приветствовать соседку – Валентину Григорьевну, которая пришла с внучкой Катей поздравить его. Потухший взгляд тут же преобразился, когда она поставила на стол блюдо с узорно выложенными морковью, яблоками, сливами и другими дарами своего сада, присыпанными сверху ягодами, а девочка вручила свежие, только собранные луговые цветы. Казалось, что особенного, а Лев Иванович расчувствовался, немного даже прослезился: