Лев Кожевников. Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

Диагора был прав, когда говорил, что у Мегакла торбы набиты травами и снадобьями, самыми разными. От толченых зубов акулы и яда гюрзы, которым он лечил водянку, до трофейных амулетов из полудрагоценных и драгоценных камней. Асамон сам видел у него темно-вишневый лигирий — от слепоты и кровотечений, в оправе из тусклого серебра. Мерцающий в темноте «кошачий глаз», оберегающий от безумства, спасающий от чужой злобы и зависти.

Темный, как ночь, вериллий, предохраняющий от проказы и вшей, а кроме того, приносящий удачу путникам. Зеленый нефрит — почечный камень, хранящий от ударов молнии. Был у него также лунный камень, наделяющий обладателя даром предвидения, а женам облегчающий роды. Солнечный камень янтарь, и еще около десятка амулетов, которые, впрочем, мало помогли их бывшим владельцам, скончавшим жизнь на поле брани.

Мегакл сам, если возникала нужда, останавливал кровь. С помощью дикого плюща-ясенеца он выводил из тела застрявшие наконечники стрел. Умел зашить товарищу распоротый живот сухожилием, вырезанным тут же из ноги поверженного врага. Он умел вправить сустав, очистить от гноя и грязи запущенную рану, а затем сварить настой и залечить рану в три дня. Он мог снять боль и вылечить животы, расстроенные протухшей пищей, избавить от речной слепоты, растворить камни в почках и удалить бельмо. Долгие годы походной жизни научили его многому.

В ночном воздухе распространился тонкий аромат крепкого пальмового вина, которое в Египте употребляют для своих целей бальзамировщики.

Наставник промыл вином порезы на спине и плечах Асамона и наложил сверху содержимое плошек. Перевязал. Мелкие ссадины и разбитую бровь густо смазал янтарной смолой пихтового дерева, смешав ее со смолой кипариса, а сверху присыпал пеплом, чтобы грязь не смогла к ним пристать. Затем он дал мальчику выпить коричневый, терпкий настой и набросил на него хлену.

От ужина Асамон отказался. Его неудержимо потянуло в сон, и он не помнил уже, как добрался до повозки и тотчас уснул, едва опустив голову на рогожи.

...Наутро он проснулся от толчка и скрежета камней под колесами. Через прореху в пологе было видно, что повозка катит по безводному каменистому руслу, усыпанному крупным галечником. Колея за ними едва просматривалась. Похоже, Диагора и Мегакл, желая избежать толчеи, устроили ночлег в стороне от общего движения.

Асамон чувствовал себя превосходно. Но дремотное состояние исчезло без следа, едва события вчерашнего дня вновь всплыли в его памяти, Он долго лежал так, мрачный, весь погрузившись в раздумья. Прежняя его любимая мысль — «истина там, где победа», такая простая и бесспорная еще вчера, сейчас вызывала в нем отвращение. Что мог он найти общего между истиной и победой? Только то разве, что победитель всегда прав? По сути, один лишь страх... Победитель — это не обладатель правды, а обладающий правом, взятым силой. Или с помощью обмана. И больше ничего.

Асамон всегда знал, что такое победа. Но на том месте, где должна быть истина, в его сознании, словно в крепостной стене, зияла огромная брешь. Своей смертью раб отнял у него победу — и брешь вновь разверзлась, лишенная подпорки. Хотя Асамон мог поклясться, взрослые тоже не знают, что такое истина и, как он сам, подменяют ее кто чем придется. Выгодой, например, как отец. В выгоде для него все,— цель и смысл жизни, первопричины добра и зла, возвышение власти, ее падение, причины нашествий вроде персидского, расцвет, могущество и крушение целых царств... Может, все так, но это тоже — не истина. И даже не часть ее. Афинский стратег Кимон несколько раз кряду одержал крупные победы над персами в Ионии. Когда многочисленные обозы с военной добычей стали мешать продвижению его войск, он велел снести все добро в одну огромную кучу и сжечь дотла. Приказ был исполнен, и войска Кимона налегке двинулись дальше.

Разве это не значит, что существуют иные причины, помимо выгоды? Причин может быть много, но истина, если она есть, должна быть одна.

Вчера он сам, не желая того, лишил жизни раба. Бессмысленное, грязное убийство. Но тогда, в помрачении, он был уверен, что совершает акт возмездия. А если завтра эта же недобрая воля заставит его поднять руку на отца? Заставит думать при этом, что, убивая отца или донося на него, он творит благое дело?.. О боги, неужели одни вы всецело владеете истиной, а люди, словно насекомая тварь, обречены вами на бессмысленную суету?! Они могут страдать, радоваться, размножаться, вспарывать друг другу животы, грабить, сдирать кожу, любить, ненавидеть... Но вместо истины, освещающей жизнь смыслом,— коротенькие, словно мысли ребенка, причины. На каждый отдельный случай. У каждого отдельного насекомого.

«А может, в подлунном нет никакой истины? — вдруг подумал Асамон.— В лучшем случае, всего лишь сумма причин?»

Под полог к Асамону просунулась огромная бородатая физиономия Мегакла,

— Что ты сказал? Чего нет?

Асамон нахмурился. Он даже не заметил, что последние слова были произнесены им вслух.

— Истины нет,— нехотя обронил он.

— Истины... гм?