Лев правосудия

Судя по звуку на том конце линии, у Лайтио сигара выпала изо рта. Нетрудно было вообразить скандал, который разразится, когда он услышит, что я встречалась с Рютконеном в качестве Рейски. Но я больше не могла скрывать от Лайтио положение дел. Возможно, я могла бы стать региональным чемпионом по вранью, но в высшей категории было труднее, и представлять Финляндию на международных соревнованиях мне никогда не доверят. А Лайтио мог претендовать в этом деле как минимум на должность судьи в национальном чемпионате.

— Что ты несешь? Кого убил Рютконен и откуда Сталь прислал тебе открытку?

Я даже не сообразила взглянуть на почтовую марку и штемпель. Марка была литовской, на штемпеле значилось «Каунас», что совпадало с рассказом Транкова о ребенке Гинтаре, который был оставлен в приюте и на поиски которого отправился Давид.

— Из Каунаса, двадцать третье ноября. Оно сначала пришло на адрес госпожи Воутилайнен на Унтамонтие. Давид знал, что через нее открытка меня найдет, даже если я там больше не живу. — Мой голос поневоле дрожал. Сейчас я многое бы отдала за сигару или рюмку текилы.

— Давай вали сюда. У меня тоже есть что рассказать о моем лучшем друге Рютконене. Сейчас я поверю во что угодно, даже в то, что он может убить.

— Сейчас не могу, мне нужно на работу! Но постараюсь сбежать пораньше, до закрытия. Часов в десять вечера — идет?

— У старухи опять вечер бриджа. Конечно, у меня может случиться понос, но она потом будет дуться недели две.

В конце концов мы договорились, что я приду на Урхейлукату завтра утром. Попрошу кого-нибудь на работе подменить меня. До выхода из дома я множество раз перечитала послание Давида. Почему он говорил только про один закрытый ящик? Ведь наверняка знал, что ящиков было два и что я разломала оба? Да и кто проверял, целы ли ящики, если полиция сразу не заметила повреждений?

И почему Давид упоминал только кольцо, умолчав про калейдоскоп и флешку? Боялся, что письмо попадет в чужие руки? Сейчас я раскаивалась, что открыла его так беспечно, не изучив как следует конверт. Кто-то мог ведь распечатать его до меня, подержав над паром.

Я фыркнула: да неужели вражеские агенты завербовали даже почтовых служащих в Литве и Финляндии? Правда, когда речь идет о Давиде, и такое никого не удивит. Прошлой весной он ухитрился незаметно пробраться в Финляндию, будто рысь в укрытие, и то, что осенью его искали в «Санс ном», указывало на подозрения его врагов, что он по-прежнему где-то здесь. А та странная, похожая на тень фигура на берегу моря, которую я видела, в первый раз приехав на виллу Сюрьянена! Это не мог быть Давид! Хотя было бы вполне справедливо, если бы он слонялся под окнами в тот момент, когда я занималась любовью с Юрием Транковым, а потом заснула в его объятиях. Так ему и надо!

Вечером я чуть не сломала овощечистку, нечаянно положив туда ложку, и опрокинула томатный суп на постоянного посетителя. Меня саму бесило, насколько мысли о Давиде выбивают меня из колеи; эти голубые глаза стояли передо мной, как наяву.

— Давид Сталь, иди к черту. Ты меня ни капельки не интересуешь, — прошептала я, войдя на пост наблюдения проверить камеру, которая теперь показывала пустую заснеженную площадку позади здания.

Нет, даже областного чемпиона по вранью из меня не выйдет. Я не в силах обмануть и саму себя.

21

Только в трамвае я задумалась, не слишком ли глупо мое поведение. Сталь был объявлен в розыск за убийство Дольфини, я скрыла сведения от уголовной полиции Хельсинки, а Лайтио в ней служил. Вероятно, он обязан передать по команде, что Давид Сталь, объявленный в розыск, две недели назад находился в Каунасе, иначе сам окажется виновен в служебном проступке. Потом сама себе состроила рожу: с какой стати мне оберегать Давида? Он получит по заслугам, если попадется.

Снегоуборочный трактор на Урхейлукату сгребал легкий сухой снег в кучи, площадка футбольного поля с подогревом выглядела нереально зеленой. Прежде чем нажать кнопку звонка рядом с именем Лайтио, я сделала глубокий вдох. Голос Лайтио пробурчал что-то из динамика; когда я поднялась по лестнице, хозяин ждал на пороге квартиры. Мы не встречались полтора месяца, и я вздрогнула, увидев, какая с ним за это время произошла перемена. Кожа стала серой, волосы на макушке заметно поредели, усы поникли. Под глазами набухли огромные мешки, щеки отвисли, как у бульдога. Подбородков стало три штуки. К тому же Лайтио так похудел, что знакомый горчично-коричневый свитер болтался на нем мешком.

— Привет. Присаживайся. Закуришь? Я сварил кофе.

Я отказалась; сам Лайтио, согласно установившемуся ритуалу, отрезал кончик сигары и выпустил дым, после чего отпил кофе. Очевидно, Лайтио использовал зерна самой сильной обжарки, и количество кофеина в кружке зашкаливало.

— Как дела? — спросила я, осторожно отпивая второй глоток.