Лев пробуждается

Будут закаты, начал он повествовать ей, — и вдруг осекся, вспомнив последний виденный на родине закат, четко очертивший каменный крест на фоне угасающего сияния денницы.

Графиня узнала о смерти его жены и сына от других.

— Что их сгубило? — спросила она, и участие в ее голосе смягчило боль.

— Болотная лихорадка, — вяло ответил Хэл. — Квартана — она скончалась от той же болезни, что и королева Элеонора, а мой мальчик — через неделю после матери. Идею каменного креста подали мне те, которые король поставил в ее память.

— Длинноногий любил ее, — проронила Изабелла, — при всей своей суровости.

— Истинно, — согласился Хэл, отгоняя воспоминания. — Хотя бы эта боль нас роднит.

— Вас роднит и другое, — лукаво заметила графиня, — это конь. Любимый королевский конь — это Байард, а Балиус, на котором вы едете, той же породы.

Хэл знал, что Байардом звали волшебного гнедого из детских сказок — рыжеголового, с золотым сердцем и лисьим умом; это имя прекрасно подошло бы и самой Изабелле. Он высказал это вслух, и она, запрокинув голову, громко рассмеялась. При виде этого дивного белого горла с голубыми прожилками Хэл невольно расплылся в глупой вислогубой улыбке.

— Слыхивал я, он въехал на Байарде в Берик, — проворчал Сим, подъехавший как раз вовремя, чтобы услышать последнюю реплику и накинуться на нее, как баран на новые ворота. — Перескочил крепостной вал из бревен и земли и повел своих людей чинить бойню, так сказывают… Мы почти въехали в переулок Святой Марии — мы что, переедем через мост и присоединимся к повстанцам на Абби Крейг?

— Присоединимся к повстанцам, — рассмеялась Изабелла.

Хэл отряхнулся от задумчивости, возвращаясь к текущему моменту. «Легко вам смеяться, государыня, — с горечью подумал он, — коли вы никогда, ни разу не восставали так или эдак. И все же мне вверено довести вас живой и невредимой, и быть посему…»

Уоллес задремал, и Хэл ощутил острую симпатию к спящему великану с упавшими на лицо волосами и грязным кулаком на расстоянии перста от рукояти полуторного меча. Даже удержать всех этих людей вместе — задача не из легких, а уж тем паче обратить их из драчунов в солдат, пытаясь перехитрить неприятеля, пытаясь спланировать победное сражение против лучшей кавалерии на свете.

Присоединиться к повстанцам… Господи Боже, только не это снова, подумал Хэл. Привезти графиню сюда было самым безопасным для нее, потому что ее муж — Комин и тем самым состоит в более тесном родстве с мятежниками, нежели с английским Эдуардом. А раз с этим покончено…

Он ступил в ночной воздух, слыша странные, дикие звуки цистры и виелы, гикающие и зыкающие в пляске, будто завтра очередной дюжинный день и будет довольно времени справиться с больной головой. Мир стремительно мчался к рассвету, и Хэла охватило паническое желание убраться отсюда до света…

— Будем уповать, они недурно спляшут и заутра, — произнес голос, и Хэл, вздрогнув, обернулся к выступившему из мрака Мори.

«Молодой, с толстой шеей и грудью, как бочка, с возрастом он разжиреет, как его папаша, — подумал Хэл. — Пока же крепок и внушителен в своей изящной суконной рубахе и сюркоте с синим щитом с тремя звездами, ярко сияющими на нем даже во мраке». За ним выступал заморский рыцарь, говоривший по-французски, но бывший фламандцем с каким-то тарабарским именем, которое Хэл тужился припомнить.

— Спит, — сказал он, дернув головой в сторону шатра.

Кивнув, Мори развел руками.

— Неважно, круг выстроился, и нам остается лишь взять своих партнеров и пуститься в пляс, — отозвался он, переходя на французский ради спутника, затем помолчал с набежавшей на губы улыбкой — отчасти нежной, отчасти исполненной горького сожаления. — Я пришел порадеть, чтобы Уоллес соблюл все фигуры танца. У него есть обычай плясать под собственный мотив.

— Присоединитесь ли вы к нам завтра, государь Генри? — спросил иноземный рыцарь, и Хэл моргнул, а потом сообразил, что рыцарь — Бервальд, вдруг вспомнил он, Бервальд де Моравия, фламандский родственник Мори, — приглашает его войти в сотню или близко того всадников — всех, кем располагала шотландская армия, и притом среди них почти ни одного тяжеловооруженного конного рыцаря или сержанта.

Он затряс головой столь истово, что она чуть не оторвалась. Балиус принадлежит Бьюкену, и рисковать им в подобном сражении нельзя, залепетал Хэл, а Грифф чересчур легок, и проку от него будет маловато. Выслушав сие, Эндрю Мори кивнул.

— Так есть, добро, то будет болезненный ураз дня, — мрачно изрек он, а затем кивнул Бервальду, обращаясь к Хэлу. — Победа, — добавил он по-французски, — будет зависеть от пеших, а не конных, как бы сей мой кровник ни желал обратного.

Бервальд промолчал, но его хмурый вид говорил, как не по нраву ему полагаться на голозадых пехотинцев, дико отплясывающих ночь напролет, перед тем как выступить против английской конницы. Тысяча копий, как слыхал Хэл. Он поежился. Тысячи копий вполне довольно — Господи, да половина этого числа просто закопает их, пронеслось у него в голове.