Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь

В Англии зорко следили за ходом борьбы гугенотов; все подвиги Филиппа были известны, и даже английский посланник в Париже слышал о нем от самого де Ла Ну и говорил в одной из депеш об исполнении им двух опасных поручений и возведении его в рыцари адмиралом Колиньи. Через несколько дней по приезде Филипп, как человек, приобретший репутацию, которая делала честь всей провинции, получил приглашение от многих местных дворян, даже и вовсе не знакомых с его отцом, посетить их. В этом новом кругу Филипп скоро занял почетное положение благодаря своему утонченному светскому обращению.

Филипп гостил уже почти шесть месяцев у своих родных, когда пришло письмо от Франсуа с настоятельной просьбой вернуться во Францию.

«Весна начинается, – писал Франсуа, – а все спокойно, и король, кажется, решил сохранить мир. Коннетабль Монморанси, много содействовавший примирению, все еще в большой милости, а Гизы злятся, проживая в своих владениях. Дворяне-гугеноты хорошо приняты при дворе, и множество их едет в Париж, чтобы уверить короля в своей преданности. Я также был там с матерью; король принял нас очень благосклонно и поздравил меня с тем, что я посвящен в рыцари самим Колиньи. Мы присутствовали при венчании короля с дочерью немецкого императора. Зрелище было великолепное. Ходят слухи, что король хочет положить конец всем беспорядкам в будущем и связать узами дружбы обе партии. С этой целью он предложил сочетать браком свою сестру Маргариту с Генрихом Наваррским. Мы все надеемся, что брак этот состоится и будет иметь большое значение для всех нас, исповедующих реформаторскую веру. Говорят, что королева Наваррская не сочувствует этому браку и опасается, что Генрих забудет в Париже те скромные обычаи, в которых он воспитан, и под влиянием Маргариты и двора перейдет в католичество. Трудно сказать, насколько справедливы эти опасения, но Генрих может сделаться королем Франции, и вопрос о вере должен тревожить его.

– В одном я уверен, – сказал он мне однажды, – если Карл и его два брата умрут без потомства, Франция не пожелает иметь короля-гугенота. Гизы, духовенство, папа и Испания не допустят этого.

– Это правда, принц, – ответил я, – по моему мнению, вам лучше остаться королем Наваррским, чем сделаться королем Франции.

Я думаю, Филипп, что когда он будет королем Наваррским, Гизы найдут в нем соперника более опасного, чем в лице теперешних вождей гугенотов. Сначала я думал, что он прост и откровенен, и такого же мнения о нем все приближенные, но из частых разговоров с ним я убедился, что ошибаюсь. Под веселой, беспечной внешностью кроется много ума, а также расчета и честолюбия; он втайне изучает людей и умеет приспособляться к ним. Я уверен, что он будет со временем великим вождем. Королева Наваррская принимала в Ла-Рошели многих графинь и в том числе мою мать. Она пригласила маму посетить ее в Беарне, а принц настоятельно требовал, чтобы я приехал с ней. Если ты приедешь, то, конечно, поедешь с нами и будешь с радостью принят Генрихом. Мы отлично поохотимся и хорошо проведем время, тем более что при дворе у них все так же просто, как и у нас в Лавале».

Это письмо ускорило отъезд Филиппа. Предстоящая охота в горах Наварры очень улыбалась ему. Он любил молодого принца и давно уже был убежден в его уме и проницательности.

Он пошел с письмом к своему дяде Гаспару и прочел ему его. Гаспар задумался.

– Это для меня ново, – сказал он наконец. – Я, как и все другие, думал, что Генрих Наваррский простодушный, беспечный юноша, который любит охоту и, подобно своей матери, не терпит придворных церемоний; но если то правда, что пишет Франсуа, – а ты, кажется, также того же мнения, то в судьбе Франции наступит большая перемена. До сих пор несчастные гугеноты постоянно попадались в ловушку; но если Генрих Наваррский будет мудрым политиком, он сумеет бить врагов их же собственным оружием и добьется для гугенотов того, чего они никогда не достигнут мечом. Но помни, что гугеноты наверняка не поблагодарят его за это. Моя жена и твоя мать ужаснулись бы, если бы я сказал им, что Генрих, сделавшись католиком, может лучше залечить открытые раны Франции и обеспечить свободу вероисповедания гугенотам, чем если он будет протестантским королем. И я совершенно согласен с ним, что если он останется гугенотом, то никогда не вступит на французский престол.

– Неужели вы думаете, дядя, – воскликнул Филипп с негодованием, – что он способен переменить веру?