Лев Святого Марка. Варфоломеевская ночь

– Это было не мое желание, сэр Филипп. Во Франции девушки не сами выбирают себе мужей. Мой отец высказал мне свое желание по этому поводу три месяца назад в Дофине, но я попросила немного времени на размышление, а теперь он объявил мне свое окончательное решение. Отец мудр и добр, и я ничего не имею против монсеньора Паскаля, которого знаю с самого детства. Одно могу сказать только, что я не люблю его. Я сказала это моему отцу, но он ответил, что молодая девушка и не должна любить до замужества.

– И вы дали свое согласие? – спросил Филипп.

– Дала, – ответила она просто. – Дочь обязана повиноваться отцу, в особенности если он такой хороший и добрый… Вот он зовет меня.

И, поднявшись, она пошла к отцу, который находился в соседней комнате.

Через несколько минут Филипп незаметно удалился, а час спустя к нему зашел Франсуа.

– Я не видел, Филипп, как ты ушел от графа. Слышал ли ты новость? Граф сообщил ее всем вскоре после твоего ухода.

– Его дочь сама сообщила мне ее, – ответил Филипп.

– Жаль, Филипп, я думал… Но теперь уж не стоит об этом говорить.

Филипп заговорил о предстоящей свадьбе короля Наваррского и выразил надежду, что все обойдется благополучно.

– Конечно, – сказал Франсуа. – Что может помешать этому? Венчание будет такое, каких не видывали в Париже. Мне говорили, что с Генрихом приедут семьсот гугенотов-дворян, да здесь, в Париже, присоединятся к нему еще сотня с адмиралом. Зрелище будет великолепное.

– Я бы хотел, чтобы все было уже кончено.

– Что с тобой, Филипп? Ты просто расстроен… Или ты слышал что-нибудь?

– Нет, но Пьер каркает, и хотя я не вижу оснований к опасениям, а все-таки беспокоюсь.

– Ну, чего же бояться? – сказал смеясь Франсуа. – Не парижской же черни… Я уверен, что она не посмеет ослушаться короля и помешать венчанию беспорядками, а если бы и посмела, так мне кажется, что восемьсот наших, с Колиньи во главе, пробьют себе дорогу через какую угодно толпу.

Въезд короля Наваррского в Париж был действительно величественный. Колиньи со своей свитой присоединился к нему еще за городом и ехал по одну сторону молодого короля, а принц Конде – по другую. Тут же находились и герцоги Анжуйский и Алансонский со своими пышными свитами, выехавшие приветствовать Генриха от имени короля и ввести его в город. Гугеноты были все еще в трауре по королеве Наваррской, но на них были золотые цепи и другие украшения, придававшие им необыкновенно изящный вид.

Помолвка происходила в Лувре 17 августа, а затем дан был роскошный ужин и бал. После бала Маргариту, как принцессу, два ее брата с большой свитой по обычаю проводили во дворец епископа, примыкавший к собору; там она должна была ночевать перед венчанием. Церемония следующего дня была великолепна. Король, его два брата, Генрих Наваррский и принц Конде были одеты в светло-желтые атласные костюмы, вышитые серебром и украшенные драгоценными камнями; на Маргарите было фиолетовое бархатное платье с вышитыми лилиями, а на голове – корона, сверкавшая драгоценными камнями; королева и Екатерина Медичи были одеты в платья, вышитые золотом.

На возвышении перед собором Богоматери Генрих Наваррский со свитой дворян-гугенотов ожидал невесту, которую сопровождал король и все члены его двора. Церемония была совершена при стечении громадной толпы народа кардиналом Бурбоном по обряду, на который предварительно согласились обе стороны. Генрих ввел невесту в собор и удалился с протестантами в епископский дворец, так как в соборе совершалась обедня. По окончании богослужения в том же дворце состоялся официальный обед. Вечером в Лувре был дан обед парижской знати и потом бал. Три дня продолжались празднества, и все это время король был любезен с адмиралом и гугенотами.

Тем временем план избиения гугенотов в ночь святого Варфоломея был уже решен, но кем и как, вопрос спорный, однако, несомненно, при ближайшем участии Екатерины Медичи, опасавшейся влияния гугенотов на короля. К участию в этом злодействе привлекли Гизов, герцогов Анжуйского и Омальского, а также герцогиню Немурскую.

Несмотря на небольшое число заговорщиков и осторожность их, темные слухи об опасности дошли до гугенотов, и некоторые из них поспешили оставить Париж. Большинство гугенотов, однако, решило дождаться выезда из Парижа Колиньи.

Франсуа должен был, по желанию Генриха Наваррского, переехать в Лувр.

Между тем Пьер становился с каждым днем сумрачнее.

– Что ты хмуришься, Пьер, чем ты недоволен? – заметил ему Филипп в пятницу утром, не то шутя, не то серьезно. – Ведь на будущей неделе мы выедем из Парижа и поедем на юг.

– Надо надеяться, сударь, что мы выедем. Я желаю этого всем сердцем; но у меня такое чувство, какое, бывало, я испытывал мальчишкой в лесу, когда грозовая туча висела над моей головой. Я бы очень хотел сейчас же уехать отсюда.

– Нельзя, Пьер. У меня нет поместий, где требовалось бы мое присутствие, и вообще нет никаких оснований для отъезда. Я приехал сюда с моим кузеном и уеду вместе с ним.

– Ну, нельзя так нельзя.

– Да чего ты трусишь, Пьер?