Лев Толстой

Пока Левин размышлял: «Разве я не знаю, что звезды не ходят? — спросил он себя, глядя на изменившую уже свое положение к высшей ветке березы яркую планету. — Но я, глядя на движение звезд, не могу представить себе вращение земли, и я прав, говоря, что звезды ходят».

Звезды ходят, так сказать, образно.

Этими мыслями Левин защищается от самоубийства, от ужаса, но ему кажется, что он может уйти от этих мыслей, как можно уйти от пчел, чтобы они не мешали ему. Он верит в бога, как в небесный свод, которого не существует, но Левин вместе с Толстым знает, что, сколько ни прищуриваться, небо, как картина, как впечатление, существует, и он останавливает свой анализ.

В этой вере очень много недоверия к себе; если сделаешь еще один шаг, то и вера исчезнет, а Коперник восторжествует.

Бог принят как пейзаж, как часть мира, который существует в видении, в восприятии. «При каждой вспышке молнии не только Млечный Путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах».

В результате Левин достигает какого-то равновесия, но лишь тогда, когда он относится к новым своим религиозным убеждениям как к хрупкому предмету. Это не столько убеждения, сколько осторожно сохраненные заблуждения, поддержанные не мыслью, а сравнением.

ПОЧЕМУ РОМАН «АННА КАРЕНИНА» НЕ СЕМЕЙНЫЙ РОМАН

В. И. Ленин пишет: «Главная деятельность Толстого падает на тот период русской истории, который лежит между двумя поворотными пунктами ее, между 1861 и 1905 годами. В течение этого периода следы крепостного права, прямые переживания его насквозь проникали собой всю хозяйственную (особенно деревенскую) и всю политическую жизнь страны».

Крестьяне «вели устарелое, первобытное хозяйство на старых крепостных наделах, урезанных в пользу помещиков в 1861 году. А, с другой стороны, земледелие было в руках помещиков, которые в центральной России обрабатывали земли трудом крестьян, крестьянской сохой, крестьянской лошадью за «отрезные земли», за покосы, за водопои и т. д. В сущности, это — старая крепостническая система хозяйства».

Вот в это время вел в деревне свое хозяйство Константин Левин, сдавал покосы крестьянам из третьего стога — два себе, один за работу, в этот период стремился он наладить свое и крестьянское хозяйство, а рядом щеголял хозяйством на европейский манер Вронский. В это время Стива Облонский продавал лес купцу и искал места в банке; Каренин, склонив голову набок, говорил в комитете об ошибках другого министерства в деле устройства жизни инородцев.

Наступило время страха перед будущим, надвигающимся с невиданной скоростью. Боялись разного, боялись непохожие друг на друга люди.

В «Анне Карениной» Вронский во сне видит страшного мужика-обкладчика: он «…маленький, грязный, с взъерошенною бородой что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова».

И Анна Каренина видела сон: «…я вижу, что это мужик с взъерошенной бородой, — маленький, страшный. Я хотела бежать, но он нагнулся над мешком и руками что-то копошится там».

Мужик во сне говорил по-французски, грассируя. «Надо ковать железо, толочь его, мять…»

«Скорость есть сила» — это было ясно для Толстого.

Но скорость толкла и мяла не только железо, но и весь мир Толстого.

Железо становилось мягким перед бегом истории.

То было время напряженное, время, когда люди думали о самом главном.

В 1869 году писал Салтыков-Щедрин:

«Роман (по крайней мере, в том виде, каким он являлся до сих пор) есть по преимуществу произведение семейственности. Драма его зачинается в семействе, не выходит оттуда и там же заканчивается. В положительном смысле (роман английский) или в отрицательном (роман французский), но семейство всегда играет в романе первую роль.