Лев Толстой

Послеполуденное время Толстой посвящал гостившим в доме, но утром его практически не было видно. С рассветом он удалялся в свой кабинет на первом этаже: массивные, как крепостные, стены не пропускали звуков извне, легкий свет проникал сквозь два высоких, узких окошка за решетками, в комнате стоял большой стол, несколько старых стульев, обитых черным молескином, простые книжные полки и узкий, жесткий диван. У стены – коса и пила, на полу – корзина с сапожными инструментами. Запершись в своем логове, Толстой, в зависимости от настроения, писал или тачал сапоги. Работал над «Отцом Сергием», делал заметки для будущего романа и сочинял статьи религиозного содержания, среди которых «Царство Божие внутри вас». Иногда допускал к себе кого-нибудь из художников, кто хотел видеть его с пером в руках. Так Репин написал его портрет за работой, а Гинцбург вылепил бюст. Оба были благодарны за оказанную им честь.

К середине лета в Ясную дошли тревожные вести: из-за небывалой засухи в некоторых губерниях центра и юго-запада России разразился голод. Многие, в том числе Лесков, обратились к Толстому с просьбой предпринять что-то в помощь несчастным крестьянам. Льва Николаевича этот призыв рассердил: во-первых, потому, что идея принадлежала не ему, во-вторых, потому, что еще со времен мужика-философа Сютаева осуждал частную благотворительность, которая давала богатым жить с чистой совестью, не прилагая особых усилий, и, наконец, потому, что принцип непротивления злу должен был, по его мнению, распространяться и на природные катаклизмы. Он отвечал:

«Делать этого рода дела есть тьма охотников, – людей, которые живут всегда, не заботясь о народе, часто даже ненавидя и презирая его, которые вдруг возгораются заботами о меньшем брате, – и пускай их это делают. Мотивы их и тщеславие, и честолюбие, и страх, как бы не ожесточился народ. Я же думаю, что добрых дел нельзя делать вдруг по случаю голода… против голода одно нужно, чтобы люди делали как можно больше добрых дел, – вот и давайте, – так как мы люди, – стараться это делать и вчера, и нынче, и всегда. Доброе же дело не в том, чтобы накормить хлебом голодных, а в том, чтобы любить и голодных, и сытых. И любить важнее, чем кормить, потому что можно кормить и не любить, то есть делать зло людям, но нельзя любить и не накормить… И потому, если вы спрашиваете: что именно вам делать? – я отвечаю: вызывать, если вы можете (а вы можете), в людях любовь друг к другу, и любовь не по случаю голода, а любовь всегда и везде».[556]

Выдержки из этого письма были опубликованы в газете «Новое время», что вызвало взрыв негодования в других изданиях. О толстовской доктрине говорили как о лишенной сердца. Сам он понял опасность надвигающегося голода и чувствовал, что все высказанные им соображения плавятся в огне реальности. Девятнадцатого сентября Лев Николаевич решил ехать с Таней в Пирогово, чтобы оценить размер бедствия и попробовать выработать средства спасения. Заметив, что жена улыбнулась на этот внезапный поворот к еще недавно презираемому делу, вскричал: «Но не думай, пожалуйста, что я это делаю для того, чтоб заговорили обо мне, а просто жить нельзя спокойно».

Софья Андреевна дала ему уехать и записала: «Да, если б он это сделал потому, что сердце кровью обливается от боли при мысли о голодающих, я упала бы перед ним на колени и отдала бы многое. Но я не слыхала и не слышу его сердца. Пусть своим пером и умением расшевелит хоть сердца других».