«Лев Толстой как зеркало русской революции» и другие работы В.И. Ленина о Л.Н. Толстом

"У нас теперь все это переворотилось и только укладывается", - трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861-1905 годов. То, что "переворотилось", хорошо известно, или, по крайней мере, вполне знакомо всякому русскому. Это - крепостное право и весь "старый порядок", ему соответствующий. То, что "только укладывается", совершенно незнакомо, чуждо, непонятно самой широкой массе населения. Для Толстого этот "только укладывающийся" буржуазный строй рисуется смутно в виде пугала - Англии. Именно: пугала, ибо всякую попытку выяснить себе основные черты общественного строя в этой "Англии", связь этого строя с господством капитала, с ролью денег, с появлением и развитием обмена, Толстой отвергает, так сказать, принципиально. Подобно народникам, он не хочет видеть, он закрывает глаза, отвертывается от мысли о том, что "укладывается" в России никакой иной, как буржуазный строй.

Справедливо, что если не "единственно важным", то важнейшим с точки зрения ближайших задач всей общественно-политической деятельности в России для периода 1861-1905 годов (да и для нашего времени) был вопрос, "как уложится" этот строй, буржуазный строй, принимающий весьма разнообразные формы в "Англии", Германии, Америке, Франции и т. д. Но для Толстого такая определенная, конкретно-историческая постановка вопроса есть нечто совершенно чуждое. Он рассуждает отвлеченно, он допускает только точку зрения "вечных" начал нравственности, вечных истин религии, не сознавая того, что эта точка зрения есть лишь идеологическое отражение старого ("переворотившегося") строя, строя крепостного, строя жизни восточных народов.

В "Люцерне" (писано в 1857 году) Л. Толстой объявляет, что признание "цивилизации" благом есть "воображаемое знание", которое "уничтожает инстинктивные, блаженнейшие первобытные потребности добра в человеческой натуре". "Один, только один есть у нас непогрешимый руководитель, - восклицает Толстой, - Всемирный Дух, проникающий нас" (Соч., II, 125).

В "Рабстве нашего времени" (писано в 1900 году) Толстой, повторяя еще усерднее эти апелляции к Всемирному Духу, объявляет "мнимой наукой" политическую экономию за то, что она берет за "образец" "маленькую, находящуюся в самом исключительном положении, Англию", - вместо того, чтобы брать за образец "положение людей всего мира за все историческое время". Каков этот "весь мир", это нам открывает статья "Прогресс и определение образования" (1862 г.). Взгляд "историков", будто прогресс есть "общий закон для человечества", Толстой побивает ссылкой на "весь так называемый Восток" (IV, 162).

"Общего закона движения вперед человечества нет, - заявляет Толстой, - как то нам доказывают неподвижные восточные народы".

Вот именно идеологией восточного строя, азиатского строя и является толстовщина в ее реальном историческом содержании. Отсюда и аскетизм, и непротивление злу насилием, и глубокие нотки пессимизма, и убеждение, что "все - ничто, все - материальное ничто" ("О смысле жизни", стр. 52), и вера в "Дух", "начало всего", по отношению к каковому началу человек есть лишь "работник", "приставленный к делу спасения своей души", и т. д. Толстой верен этой идеологии и в "Крейцеровой сонате", когда он говорит: "эмансипация женщины не на курсах и не в палатах, а в спальне", - и в статье 1862 года, объявляющей, что университеты готовят только "раздраженных, больных либералов", которые "совсем не нужны народу", "бесцельно оторваны от прежней среды", "не находят себе места в жизни" и т. п. (IV, 136-137).