Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника

– Да ты ведь тоже меня такой считаешь! Только ты добрее… Все меня осуждают, не его! Он для всех чуть ли не святой – хоть и отлученный. А знали бы, каково это с отлученным жить… Но обвинят меня! Ксантиппой назовут!

Мы коротко переговорили с Татьяной Львовной, она рассказала мне, где стоит спальный вагон, в котором разместилось их семейство, и я предложил тихо выйти из задней калитки и пройти через соседский двор, дабы миновать вездесущих пронырливых газетчиков, наводнивших Астапово. Благо идти было недалеко.

План мой сработал: нас не заметили. Миновав облетевший уже грушевый сад, мы неторопливо пошли в сторону железнодорожных путей. По дороге Софья Андреевна молчала, думая о чем-то о своем. Уже у самого вагона мы все же столкнулись с докучливой парочкой: долговязым писакой и фотографом с фотокамерой на треноге. Софья Андреевна опустила низко голову, а Татьяна Львовна просто закрыла лицо рукой.

Мы поднялись в вагон, Татьяна Львовна принялась готовить матери чай на спиртовке, а я дал графине успокоительное. Она, не противясь, выпила лекарство. Софья Андреевна казалась очень грустной и задумчивой.

– Постарайтесь поспать и отдохнуть, – посоветовал я.

– Не могу… воспоминания мешают. Вы извините меня, что я так много болтаю? Меня многие в этом упрекают.

Я заверил ее, что беседовать с ней мне в удовольствие. Слова мои, по-видимому, были ей приятны.

– Знаете… Все говорили, что в молодости я была очень хороша, – улыбнулась Софья Андреевна. – Мои сестры тоже. Мы все получили безукоризненное воспитание, хотя и домашнее. Я подвергалась экзамену и была удостоена диплома, дающего право домашней учительницы. Я пыталась писать повести и обнаруживала способность к живописи.

Дед наш и отец Льва Николаевича были соседи по имению и дружны. Семьи наши постоянно виделись, и потому мать моя со Львом Николаевичем в детстве была на «ты». Он ездил к нам, еще бывши офицером. Мать моя была дружна очень с Марией Николаевной, сестрой Льва Николаевича, и у Марии Николаевны я, бывши ребенком, видала часто Левочку. Он тогда постоянно бывал в нашем доме. В Покровское он ходил к нам почти всегда пешком, а это двенадцать верст. Мы делали с ним большие прогулки. Он очень вникал в нашу жизнь и стал нам близким человеком. Мы думали, что он интересовался нашей старшей сестрой, и отец мой был в этом вполне уверен до самой той минуты, когда Лев Николаевич попросил у него моей руки. Это было в 1862 году. Тогда разыгралась сцена, подобная той, которая описана в «Анне Карениной», когда Левин пишет на столе свое объяснение в любви одними только начальными буквами, и Кити сразу угадывает его. И до сих пор еще, – заметила графиня с улыбкой, из которой можно было видеть, что одно только воспоминание об этом доставляло ей искреннее удовольствие, – я не могу понять, как я разобрала тогда эти буквы. Должно быть, правда, что одинаково настроенные души дают один и тот же тон, подобно одинаково настроенным струнам.

Фразы, которыми мы обменялись и которые были написаны одними начальными буквами, были следующие: «В В. с. с. л. в. н. м. и н. В. с. Л; р. е. В. с Т.».

Это означало: «В Вашем семействе существует ложный взгляд на меня и на Вашу сестру Лизу; разрушьте его Вы с Танечкой». Я отгадала эту фразу и дала утвердительный знак.

Тогда он написал еще: «В. м. и п. с. с. ж. н. н. м. м. с. и н. с.».

Что означало: «Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают нынче мне мою старость и невозможность счастья». Ему было 34 года, мне – семнадцать.

– Вы были счастливы!

– Недолго. – Она помрачнела. – Он разрушил все сам еще перед свадьбой. Уже сделав предложение и получив согласие, он дал мне прочесть свои дневники холостой жизни. В них было все подробно описано: карточные долги, пьяные гулянки, цыганка, с которой ее жених намеревался жить вместе, девки, к которым ездил с друзьями… Подробно все так описывал: когда сколько денег проиграл, сколько своих, сколько Николинькиных… Как после этого напился и – пьяный – поехал к продажной женщине и… спал с ней, – произнесла она с отвращением. – И сколько их было – этих непотребных женщин! И он к ним ездил, а после переживал, что это дурно и мерзость! – Софья Андреевна всхлипнула. – Вы знаете, что у него был сын от крепостной Аксиньи? Он потом работал у нас кучером, спился…

– Мама, стоит ли рассказывать об этом?! – вступила в разговор Татьяна Львовна.

Быстро и опасливо оглянувшись на нее, Софья Андреевна продолжила шепотом:

– Эта Аксинья была беременна как раз тогда, когда Левочка ухаживал за мной. Он делал мне предложение, а в дневнике писал, как хороша Аксинья! Спустя несколько месяцев после нашей свадьбы эта женщина вместе с другими была прислана в наш дом мыть полы. Я ее видела: просто баба, толстая, белая – ужасно. Я смотрела на нее и думала, что вот на стене кинжал, ружья… Схватить и или себя… или ее… Один удар – легко. Я была как сумасшедшая… – Она обхватила голову руками и заохала.

Я молча ждал продолжения.