Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника

Целый день 7 ноября и всю ночь на 8-е окрестные крестьяне, мещане, служащие и проезжавшие с воинскими поездами солдаты, все заходили проститься с покойником. Ночью по очереди у смертного одра дежурили родные и близкие покойного. Софья Андреевна собралась с силами и несколько часов сидела у гроба и гладила покойника по лбу. Поклонники приносили в дом Озолина цветы: и пожухшие подмороженные астры, и дорогие букеты, выписанные из города, и простые герани – с подоконника. Возле дома Озолина почти непрерывно пели «Вечную память». Верующие просили епископа разрешить отслужить панихиду по Толстому в станционной церкви. Тот не разрешил, ссылаясь на определение Синода. «Синод завязал, Синод пусть развязывает», – будто бы сказал на это старец Варсонофий. Вскоре и он уехал.

Утром 8 ноября прибыли из Москвы два скульптора, и каждый из них около часу снимал маску с покойного. Какой-то известный художник сделал этюд пастелью, а кто-то уж совсем неизвестный – обвел углем тень на стене от профиля покойника. Перед отъездом Толстые трогательно прощались с семейством Озолиных, Софья Андреевна говорила самые сердечные слова всхлипывающей Анне Филипповне.

Поезд с телом Льва Николаевича отбыл со станции Астапово в 1 ч. 10 мин. 8 ноября. Вслед за ним отбыли с нашей станции все многочисленные писаки, стражи порядка да и просто любопытствующие. Иван Иванович Озолин тоже поехал – на похороны. Толстого хоронили, как и завещал писатель, без церковного пенья, без ладана, без торжественных речей, рассказывал позже он. Еще рассказал, что когда гроб опускали в могилу, все встали на колени. Замешкался стоявший тут полицейский. «На колени!» – закричали ему. Он послушался и тоже преклонил колени.

С тех пор Астаповские обыватели неоднократно делали попытки разговорить вашего покорного слугу, выясняя разнообразные подробности последней болезни Льва Толстого и нюансы его внутрисемейных отношений. Я старался помалкивать. Однако, оставаясь наедине с самим собой, я не мог не подытожить свои наблюдения за этим удивительным человеком и его близкими.

Заключение. Диагноз

Лев Толстой был подвержен судорожным припадкам, трактуемым близкими иногда как «обмороки» или «забытье». После припадка у больного наблюдалась полная амнезия всего происшедшего. Осматривавший его врач Чезаре Ломброзо считал эти припадки эпилептическими и наследственными. То, что я узнал об истории рода Толстых, подтвердило этот его вывод.

Близкие настолько привыкли и так изучили эту болезнь, что даже по продромальным синдромам узнавали раньше, когда будет припадок. Так Софья Андреевна догадалась по глазам, что припадок надвигается.

Внимательнейшим образом изучив клиническую картину этих припадков, я отмел такие диагнозы, как истерия, генуивная, кортикальная или старческая эпилепсии, диагностировав у больного аффективную эпилепсию. Характерным отличием этой формы эпилепсии является то, что припадки появляются преимущественно после душевных волнений (аффектов), отсюда и название – «аффективная эпилепсия».

При этой форме эпилепсии бывают головокружения, обмороки, психические эквиваленты, патологические изменения настроения, состояние спутанности и прочее. Но у аффект-эпилептиков никогда не наступает изменения личности, называемое эпилептическим слабоумием, которое обычно бывает при других формах.

Один из главных симптомов аффективной эпилепсии – зависимость припадков от аффективных переживаний – вполне наличествовал у Толстого. Семейная сцена, или неприятность другого характера, потрясающая его легко ранимую эмоциональную сферу, очень часто разрешалась именно припадком. Самый яркий пример – ссора матери с дочерью примерно за месяц до его ухода из Ясной Поляны – и как результат – тяжелейший приступ.

Отмечают еще и следующие психические симптомы, свойственные аффективной эпилепсии: чрезвычайно сильная раздражительность, патологические изменения настроения, приступы патологического страха, состояние затемнения сознания с самообвинениями, а иногда с галлюцинациями; головокружения; бывают также состояния сильного возбуждения, иногда сопровождающиеся затемнением сознания.

Все эти признаки присутствовали у Льва Николаевича. О них он сам писал в своих произведениях, обрисовывал их в дневниках и в разговорах, о них упоминали близкие ему люди. Он постоянно ссорился с друзьями, кричал на слуг, на детей… «Он был очень сердит и кричал своим громким, неприятным голосом», «Его крик сбивал нас с толку, и мы уже больше ничего не понимали». Он постоянно испытывал терзания ревности.