Лев Толстой

А. Ф. Ефремов в статье «Народный элемент в языке повести Л. Толстого „Казаки“[8] говорит, что народный язык гребенских казаков в процессе создания повести был частично заменен языком характерно тульским.

Толстой был влюблен в крестьянку и по этому случаю не мог жениться на барышне. Идут записи.

14 января 1858 года: «Александрин Толстая постарела и перестала быть для меня женщиной».

19 января: «Тютчева занимает меня неотступно. Досадно даже, тем более, что это не любовь, не имеет ее прелести».

26 января про Тютчеву: «Холодна, мелка, аристократична».

Тут же: «…Чичерина мила».

9 февраля: «Вечер у Валерии (Арсеньевой. – В. Ш.). Она не дурна».

И про Аксинью: «Чудный Троицын день. Вянущая черемуха в корявых рабочих руках… Видел мельком Аксинью. Очень хороша. Все эти дни ждал тщетно. Нынче в большом старом лесу, сноха, я дурак… Я влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь. Завтра все силы».

Он хочет оторваться от Аксиньи.

Толстому исполняется тридцать лет. Он думал о Тютчевой: «Я почти бы готов без любви спокойно жениться на ней, но она старательно-холодно приняла меня».

Он обедал 17 сентября у Берсов: «Милые девочки!»

Наступила зима. Толстой едет на медвежью охоту.

21 декабря он убил медведя.

22 декабря раненая медведица погрызла его и оставила на его лице шрам на всю жизнь.

Об этом в дневнике две строки.

1 января 1859 года Толстой записывает: «Надо жениться в нынешнем году – или никогда».

Надо жениться, а любовь не приходит.

16 февраля Толстой записывает сон. Он заблудился: «Видел один сон – клубника, аллея, она, сразу узнанная, хотя никогда не виданная, и Чапыж в свежих дубовых листьях, без единой сухой ветки и листика».

9 мая: «Получил „Семейное счастье“. Это постыдная мерзость. Я ко всему оказываюсь отвратительно холоден. О Аксинье вспоминаю только с отвращением…»

9 октября: «Аксинью продолжаю видеть исключительно». В тот же день пишет: «Был у Львовых; и как вспомню этот визит – вою. Я решил было, что это последняя попытка жениться, но и то ребячество».

Той женщины, которую он хотел найти в своем кругу, не было и, вероятно, быть не могло. Шли попытки безнадежные, и безнадежность их была подчеркнута писанием «Казаков». Он одновременно искал решения судьбы Оленина и своей.

13 октября 1859 года он отмечает: «Была Аксинья».

26 мая 1860 года пишет: «Ее нигде нет – искал. Уж не чувство оленя, а мужа к жене. Странно, стараюсь возобновить бывшее чувство пресыщения и не могу».

В связи с увлечением Аксиньей Толстой написал: «Идиллию» и «Тихона и Маланью».

И опять шли записи о любви к Аксинье.

В «Тихоне и Маланье» любовные конфликты решаются по-человечески просто. В жизни Толстого все запуталось, и он уезжает за границу посмотреть, как там живут, что там преподают детям. Но сны сдут за ним.

23 августа 1860 года он записывает: «Видел во сне, что я оделся мужиком, и мать не признает меня».

Лев Николаевич хотел изменить жизнь, не изменяя мира, а изменяя только себя. Он решил изменить уклад мира, не переделывая жизни.

За границу

Дорога на Запад была долгая, но Запад казался близким.

Лев Николаевич видал иногда сны на французском языке. В Германии его принимали за немца. Западная литература была ему хорошо известна; кроме того, он знал Запад и западных солдат по боям под Севастополем.

Он едет на Запад учиться, не соглашаться и спорить.

Почти все события в жизни Толстого кажутся не столько необъяснимыми, сколько имеющими несколько объяснений. Лев Николаевич думал долго, а решал внезапно, как будто без повода.

В России происходила школьная реформа. Доктор Пирогов выдвигал опыт германской школы. Лев Николаевич мечтал об иной школе. Он мечтал о такой школе, какую мог бы создать сам для себя крестьянин, о школе, которая не отрывала бы крестьянина от его патриархальной жизни, и в то же время, может быть, сам того не сознавая, хотел создать школу, которая давала бы ученикам поэтическое воспитание. Он много преподавал в школе сам. Рассказывал об истории, пересказывал мифы Библии, но такие, которые имеют не столько религиозное, сколько чисто человеческое значение. Он учился у безыменных старых художников, отдаленных от него тысячелетиями, как надо рассказать историю Иосифа, проданного братьями. Иосиф любит своих братьев, он их прощает. И, ставя их в затруднительное положение, принуждая их, оставив младшего брата Вениамина в Египте, как бы повторить свою измену, свое предательство, – он сам уходит в соседнюю комнату, чтобы плакать.

Большой хороший писатель Томас Манн недавно заново писал историю Иосифа, обогащая ее сложностью сегодняшнего романа, археологической точностью, столкновением психологических тонкостей во многом разочарованного немца, но он не столько обогатил себя простотой старого повествования, сколько осложнил повествование опытом и иронией.