Лев Троцкий. Большевик. 1917–1923

«Лев Давидович,

проф. Ферстер разрешил сегодня Владимиру Ильичу продиктовать письмо, и он продиктовал мне следующее письмо к Вам.

«Тов. Троцкий,

как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление и для этого провести предложение поставить на партсъезд вопрос об укреплении монополии внешней торговли и о мерах к улучшению ее проведения. Огласить это на фракции съезда советов. Надеюсь, возражать не станете и не откажетесь сделать доклад на фракции. Н. Ленин».

В.И. просит также позвонить ему ответ.

Н.К. Ульянова»

[1233].

Из этого письма, подписанного фамилией Ленина — «Ульянова», – чего Крупская обычно не делала, Троцкий должен был сделать вывод, что Ленин лишился рассудка. Его только что выгнали из Кремля и посадили под домашний арест, лишив возможности работать и встречаться с людьми, официально назначили Сталина надсмотрщиком (о чем Ленин, разумеется, не знал), а он пишет о взятии позиции без единого выстрела. Без единого выстрела в те дни позиции взяли Сталин и Дзержинский. Неудивительно, что Троцкий на письмо Ленина не ответил: дискутировать на эту тему с ослепшим Лениным он не собирался.

Ленин в отношении Сталина был наивен, но не без предела. Он не случайно диктовал письмо именно Крупской, а не секретарю. Он старался сговориться с Троцким конфиденциально. Похоже, однако, что утечка информации произошла. Уже на следующий день, 22 декабря, Сталин позвонил Крупской, отругал ее, пригрозил взысканием по партийной линии решением Контрольной комиссии, находившейся целиком под контролем Сталина, и сказал, что, если подобное повторится, Сталин объявит вдовой Ленина другую женщину (большевичку Артюхину [1234]).

Считается, что Крупская сообщила Ленину о звонке Сталина только 5 марта 1923 г., так как именно в этот день Ленин написал Сталину эмоциональное письмо о разрыве отношений [1235]. Но очевидно, Крупская рассказала обо всем Ленину в тот же день, на что обязан был рассчитывать Сталин, и в ночь с 22 на 23 декабря у Ленина именно по этой причине наступает резкое ухудшение здоровья: по свидетельству М.И. Ульяновой, в ночь на 23 декабря болезнь Ленина «распространилась дальше, правая рука и правая нога поражены параличом. С этих пор Владимир Ильич больше не мог сам писать».

Есть несколько указаний на то, что Ленин узнал о звонке Сталина Крупской 22 декабря. Во-первых, это подтверждает Троцкий: «Крупская немедленно, вся в слезах, побежала жаловаться Ленину». Во-вторых, об этом свидетельствует факт нового приступа у Ленина в ночь с 22 на 23 декабря. Косвенно это подтверждается также интервью с Фотиевой: «Надежда Константиновна не всегда вела себя как надо. Она могла бы проговориться Владимиру Ильичу. Она привыкла всем делиться с ним. И даже в тех случаях, когда этого делать нельзя было… Например, зачем она рассказала Владимиру Ильичу, что Сталин выругал ее по телефону?» Секретарь Ленина Володичева также считала, что Ленин узнал о грубости Сталина ранее 5 марта: «Возможно, он знал это раньше. А письмо написал 5 марта» [1236].

22 декабря Крупская написала письмо союзнику Сталина Каменеву, фактическому председателю Политбюро, чего она не стала бы делать, если бы уже не сообщила об инциденте Ленину: «Лев Борисыч, по поводу коротенького письма [Троцкому], написанного мною под диктовку Влад. Ильича с разрешения врачей, Сталин позволил вчера по отношению ко мне грубейшую выходку. Я в партии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товарища ни одного грубого слова, интересы партии и Ильича мне не менее дороги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говорить с Ильичем, я знаю лучше всякого врача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. Я обращаюсь к Вам и к Григорию [Зиновьеву], как более близким товарищам В.И., и прошу оградить меня от грубого вмешательства в личную жизнь, недостойной брани и угроз. В единогласном решении контрольной комиссии, которой позволяет себе грозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни времени, которые я могла бы тратить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и нервы напряжены у меня до крайности. Н. Крупская» [1237].